Записки ночного репортёра

Перенесено с экспериментальной страницы Макс Лейдер.

… У меня ночное дежурство с местными «пентами». Странно, но прозвище этого мутанта, слепленного из упразднённой милиции и не признанной народом полиции, прижилось. И живёт названьице, всё больше скатываясь к «понтам».

Дежурит Вовка Януш – здоровенный красавец, дамский угодник, за годы работы «во внутренних органах», как он сам выражается, плавно перетекающий ближе к категории хронических алкоголиков. Я съедаю перед выходом кусок сливочного масла. Поскольку без предварительной подготовки перепить Вову нереально.

Дежурство начинается с отвинчивания крышки халявной водки, полученной в качестве «гонорара» от жены отпущенного на волю из обезьянника алкаша. Но допить не успеваем. Звонок из дежурки. Что-то невнятно пробурчав, Вова цепляет автомат, делает отмашку. Типо: «Поехали».

… Этот район на берегу реки заслуженно пользуется дурной славой. Заброшенные избушки на обрыве давно признаны аварийными. Бомжи облюбовали их. Хозяева не продают в надежде на получение новых квартир. Радость переезда год от года откладывается, но народ терпеливо ждёт. Привыкать ему, что ли?

Пытаюсь выяснить, что произошло, и куда мы едем. Лексика Вовы далека от нормативной. В переводе это может значить: «Бог его знает. Говорят, тройная мокруха. Вроде баба одна там. Подожди, скоро приедем».

У двора стоит машина реанимации. Водитель, приоткрыв дверь, спокойно спит, положив голову на баранку. Вова передвигает на спину автомат. Понятно — не понадобится.

Бригада «Скорой» — высушенный до синевы пожилой врач и молодой, непоседливый, как любопытный фокстерьер, фельдшер-практикант, сидят рядком на подгнившем бревне, курят. Парень постоянно подскакивает, суетится, рвётся что-то делать. Но сам не понимая, что, снова присаживается на бревно. Нервно шарит по карманам, пытаясь найти там неведомые сокровища.

Доктор спрашивает, есть ли водка. Водка у Вовы есть всегда, и парнишка-фельдшер галопом скачет к «пентовской» машине.

— Что там? – будничный, рабочий вопрос Януша. И столь же будничный ответ.

— Иди, смотри сам.

Домик небольшой — низкие потолки, беленые стены. Но на удивление, по контрасту с завшивленными бомжатниками в округе – довольно аккуратный, чистенький… был. До того…

Молодой сержант, едва ступив на порог комнаты, стремительно выскакивает. Сквозь распахнутые окна слышно, как его долго и мучительно рвёт.

Вова выуживает из кармана плоскую фляжку, передаёт мне. Я делаю большой глоток крепчайшего «дагестанского» самопального коньяка, старательно отвожу взгляд от того, что там, на полу…

… Она сидит в другой комнате. Худенькая, коротко стриженая, руки тонкие, с налившимися венами. Как они топор удержали-то…

… Маленькое тело распластано на чистой постели. Маленькое тело мальчика, что вчера ещё бегал, смеялся, наверное, мечтал о новом велосипеде. Растерзанное, крошечное тело мальчика, не успевшего стать мужчиной. Но успевшего принять нечеловеческие муки, что не всякому взрослому по силам. Вот и не хватило у него сил…

Приводят понятых, пишут протоколы.

Она спокойна, мертвенно спокойна. Просит отпустить её в сараюшку. Под присмотром сержанта, что так и не входит в комнату, отводят. Возвращается с довольно солидной пачкой денег, завернутой в льняной платок. Передаёт соседке.

— Вы уж, Васильевна, сделайте, чтобы всё по-человечески было. Я Витеньке на операцию собирала. Здесь должно хватить. И гробик получше. А всё чистое – вот там, в шкафчике.

Соседка, массивная рыхлая бабища, наверное, в другое время – горластая и скандальная, сейчас притихла, растеклась взглядом.

— Да много это. Ты оставь где-нибудь. Тебе тоже понадобятся. Ну, адвокат там… или ещё чего.

— А пусть у вас будут. Понадобятся – вы мне и принесёте.

Собирается спокойно, снимает забрызганную кровью футболку, надевает новую, переодевает джинсы. Вытаскивает бельё Витенькино, складывает аккуратной стопкой. Наверное, так его в школу собирала.

Через ту комнату, где на полу лежат… проходит тоже спокойно, не обернувшись.

Едем в отдел. Напрашиваюсь на то, чтобы присутствовать на допросе. Поначалу спрашиваю у Вовы, почему он не перенесёт на утро. Тот смотрит на меня снисходительно, как преподаватель коррекционного класса на дауна, пристающего с нелепым вопросом.

— Привыкай, журналюга. Какое утро. Не жилец она. И мы ничего не сделаем. Всё равно найдёт способ. Она ещё там, короче… и себя вместе с ними…

В кабинете у Вовы – старый обшарпанный сейф, списанный из элитного детского сада шкаф со стеклянными дверцами, стол с изображающим кожу покрытием и четыре стула. Электрический чайник, годовые запасы «атомного» кофе, сахар – всё под рукой.

Сначала долго и нудно заполняются необходимые пункты протокола. Женщину зовут Инга Эвальдовна Пакалнис. Что-то знакомое в сочетании имени, отчества и фамилии. Но вспомнить не могу.

Я ничего не записываю, не включаю диктофон. Знаю, что не забуду. Это настолько просто. Просто и дико в своей простоте. Это жизнь, какой бы мерзкой она ни казалась. Это жизнь…

… Она была умненькой девочкой. Читала запоем всё, что попадалось под руку. А попадалась литература разная, порой дефицитная. Да и проблем не было – отец, известный адвокат, мог «достать» для единственной дочери всё, что той было необходимо. И поступить на юрфак помог. Какие проблемы, дочь Пакалниса. Фамилия ей открывала двери в любое престижное заведение края. Но она выбрала юридический.

… С Виктором познакомились в сквере. Будущие юристы и архитекторы курили там на переменах, ели выпечку из ближайших киосков, поспешно переписывали, усевшись прямо на жесткую траву, конспекты перед парами.

Он был беззастенчиво, откровенно красив. Все книжно-киношные принцы показались ей смешными Буратино на его фоне. И покатилась жизнь благополучной, умненькой, вполне обеспеченной девочки под ноги бывшему хуторскому парню, что мог бы стать хорошим комбайнёром или прицепщиком. Но, к несчастью, сука-судьба подкинула ему редкое, уникальное дарование художника.

Настолько мощное, что без труда смог поступить в архитектурно-строительный, несмотря на то, что в слове корова умудрялся сделать три ошибки. Рискнули, взяли.

Удивительные у него были картины. Не похожие ни на чьи, прозрачные, светящиеся. Они-то и сгубили окончательно. Прошла первая выставка в Питере. Хвалили сильно. Поили сильно. Туда и утащил он Ингу. Бросила ради него университет, маму с папой, привычное своё окружение. И завертелась, закружилась жизнь богемная, полутрезвая-полупьяная постоянно.

Сын Витенька родился с ножкой короткой, увечной. Говорили — может помочь операция. Только нужно подождать. А пока ковылял он на обрубке, немым укором ей. Ей, да не папе. Тому давно уже было всё безразлично, кроме бутылки.

Инга стала собирать деньги. Их нужно было много. Очень много. Могла у отца взять. Но не стала, решила – сама справится. И работу предложили – пацанам-школьникам «чеки» впаривать. Ну, кто бы мог подумать на чистенькую (пить-то к тому времени совсем бросила) маму с хроменьким ребёнком, гуляющую в скверике, что она — наркодилер. А потом старший Витя нашёл «чеки» у неё в книжке Кастанеды. Она вырезала из середины несколько страниц, сделала тайник секретный. Да нашёл Витя-старший. И вмазался. Первый раз. Как оказалось – этот первый не стал последним. Пошли хвостом за ним менты, на неё вышли.

Уезжали из Питера срочно, всё бросили, только сумку с документами и детским бельём прихватили. Здесь старшему Вите досталась от умершей бабушки хатка. Ничего, Инга перестроила её, подбелила. Деньги, что от мужа прятала тщательно, не расходовала, берегла. Работала на макаронной фабрике. Оставляла сына на соседку. Да вот в тот раз не оставила. С утра муж вроде нормальным был, понадеялась….

… Вова делает три кружки «атомного кофе». Другого он не умеет. Это несколько ложек растворимой бурды и немного кипятка.

Инга пьёт, не торопясь. Берёт сигарету, курит, жадно затягиваясь.

Давно протрезвевший Вова не торопит, тоже пьёт кофе.

Я не могу. Не пьётся.

Инга продолжает сама, без понуканий. Голос — словно у читающей текст актрисы. Он – отрешённый, потусторонний.

— Я вечером пришла. А они в первой комнате лежат. Все – никакие. Трое их было.

К Витеньке в комнату бросилась. Увидела, тереблю его, а он молчит. И поняла – нет его, совсем нет. Этот… его продал. За дозу продал. Такие муки маленькому….

Это мне за тех пацанов, кому я «чеки» впаривала. За отца, до семидесяти не дожившего. Он от инфаркта прямо на процессе умер. Из-за меня. Ему тогда сообщили, что ищут нас. И за что ищут. За мать, которая теперь точно вслед уйдёт.

Топор-то мне всегда сосед точил. Этому… всё некогда было. Он хорошо его наточил. Вот я их и… приговорила…

Инга замолкает. Молчим и мы. А что говорить?

Звоню утром Вове. Он сильно пьян.

— Ну, чего ты хочешь. Да… я тебе ещё вчера сказал. Главное, вообще всё тихо было. Лежит, вроде как спит. Мужики постоянно, считай, в глазок смотрели. А часов в пять… видно ждала, когда сморит их под утро… Ну… короче… Она колготки под джинсы надела. А кто из мужиков… хер ли их баб поймёшь… На них и повесилась… Да я тебе говорил, она раньше сама себя… вместе с ними…

Иллюстрация из книги-автобиографии Рокуэлла Кента «Это я, Господи».