Она была совсем чёрная. И ещё моей тёзкой. Её звали Даниэла.
Она была чёрная как шоколадная плитка. Точно этого оттенка. Красивая. Для негритянки – просто королева красоты. Прекрасная Елена на четверть была чёрной по бабушке, Даниэла наверняка чернее, но, всё равно, могла бы играть её роль в фильме «Троя». Легко.
Лицо у неё египетско – нефертитевское. Тонкое скуластое, с правильным маленьким носом европейского типа. Огромные раскосые миндалевидные глаза. Губы большие негроидные, но очень тонкой резьбы и не вытаращенные наизнанку, как у большинства негров. Тёмно-красные без помады, одинаковой толщины.
Говорила она так, как говорят негры. Когда произносила: «Фак», то в конце ставила «ъ». Получалось: «ФАКЪ». И ещё с французским акцентом – Камерун всё таки. «Ой –ля -ла, факъ», и заливалась французским смехом, показывая белоснежные ровные зубы.
Она была очень худой, высокой. Длинные ноги и шея. И когда я её видел, у меня вставал. Химия какая-то. Всегда. Лет ей было 20-22, и она училась в каком-то дешёвом колледже за кипрскую визу.
Я взял её с собой на пляж Курион.
— Ты плавать умеешь?
— Да.
Врала, лживая сука. Врала она часто и без причины. Очень естественно и глупо.
— Понимаешь, я из лесного племени. Если я заблужусь в лесу, то скажу лесу – я такая-то, дочка того-то и такой-то. Помоги, Лес! И он поможет – выведет. А что я морю скажу? Оно же меня не знает.
Возразить на это было сложно.
На пляже она не раздевалась: стеснялась? Боялась загореть ещё больше? Кожа у неё точно намазана маслом, блестит. Она как чёрная тонкая статуэтка. У меня стоит. «Факъ».
— То не беда, что ты лицом смугла
Черна не ты, черны твои дела!
— это я ей на русском.
— Чего?
— Не обращай внимания, это так … Шекспир.
— Ой-ля-ла! Факъ.
Я вызвонил её и пригласил в «For Seasons» («Форсизонс») – крутой пяти-звёздочный отель. Ферзиперзовый до невозможности. Я его тянул раз в год со скрипом. Там работал мой товарищ, пианист-каратист, Вова. Он часто записывал мой счёт на своё имя. Святой человек! И я тянул «Форсизонс» уже раз в месяц.
Я вошёл с Даниэлой в бар «Виста» на первом этаже «Форсизона». И все смотрели на нас. Жирные денежные мешки и их суки смотрели на Даниэлу и слюна текла по их подбородкам и капала в стаканы с виски и в бокалы с вином.
Мы с ней вместе могли бы присутствовать на картине Сальвадора Дали или Босха. Она была ослепительно — атласно чёрной в чём-то пастельных тонов, словно из фильма про рабыню Изауру. На каблуках Даниэла выше меня. Я был шире неё раза в четыре. Выбрит как скинхед, со злой русско-татарской рожей.
Мы сели рядом с Володиным пианино и стали слушать, как поёт его жена Наташа. Пили коктейли, приносимые угодливыми до отвращения официантами. Говорили немного. Не с её английским. Только фразами похожими на 2+2=4.
Позже уже ночью я уговорил её поехать ко мне. У меня была вилла в деревне с бассейном. Не моя, конечно. Знакомые дали пожить и посторожить заодно. Вилла впечатлила Даниэлу.
Мы пили коньяк в спальне. Она мне не дала. Наверное, я был не убедителен. Пришлось её отвозить, чёрт знает, куда, где она снимала комнату. Могла быть классная ночь. Не случилось, и я обиделся. Не звонил ей вечность после этого. Когда отвозил её, она сказала: «Это был хороший вечер». Я ответил: «Мог быть лучше». Она не ответила. Она меня не хотела.
Она позвонила мне сама, где-то через месяца два. Сказала, что нужно срочно встретиться.
— Одолжи мне 100 Евро, — смотрит своими огромными сине-серыми негритянскими глазами.
— У меня нет с собой, поехали ко мне.
У меня я сказал ей:
— Я дам тебе 200. Нормально?
— Да, очень деньги нужны — ответила она и протянула руку.
Я покачал головой:
— Не так. Раздевайся!
А потом она уехала в Камерун.
Даниил Фридан