Летний дождь хлестал за окном, порывами шёл, занавеска нашей спальни вздымалась пузырём и опадала от сквозняка. В комнате стоял запах свежести, мокрой травы и мокрой земли, такой приятный после недельной жары.

— Лен, есть будешь? – я пошёл на кухню. Ленка перещёлкнула телеканал:

— Всё одно и то же… Не, не буду.

И мне на кухне тоже расхотелось – кусок сыра зажевал так, без хлеба, закинул в кипяток два пакетика чая. Сегодня… предчувствую, снова за несколько лет… и уже не боюсь.

Когда выходил из кухни, подёргивая за ниточки пакетики чая в кружке – чтобы заварился быстрее, со стороны зеркала, висевшего  над кухонной раковиной и снабжённого маленькой полкой, что-то брякнулось в эту самую раковину. Я взглянул – так и есть: сегодня это было серого цвета, как дождливое небо за окном. Нечто клубилось в зеркале, среди серой мути прорезался  просвет, словно глаз, – как будто одна из дождевых туч удобно там устроилась.

 Из зеркала метнулось серое щупальце и ухватило за запястье, горячая вода плеснула на меня и щупальце, и через секунду осколки чашки заскользили по линолеуму кухни.

 Щупальце убралось обратно, взамен в лицо хлестнула  вонючая серая жижа, и меня скрючило.

 Нечто в зеркале исчезло, его место занял я, блюющий в раковину. Жижа удивительно быстро смывалась.

— Что там такое? – голос Ленки из комнаты. Только не она, ей не надо знать, вообще никому не надо знать!. Мы живём вместе три месяца, а это мне является периодически с четырнадцати, кажется, лет – всегда в разных формах, и никогда не знаешь заранее, в какой.

 — Всё в порядке, родная – я уже собрал осколки чашки и пакетики с чаем, мокрые и противные на ощупь, в мусорное ведро.

 … Первый раз я столкнулся с этим в четырнадцать лет, говорю же. Тогда, выбежав под вечер из дома – послали за хлебом, –  и, проходя мимо гаражей, я увидел мёртвую ворону – над ней вились мухи, опарыши ползали по ослепительно-чёрным перьям.

 Я, воровато оглянувшись, подхватил палочку – меня всегда привлекали штуки, вызывающие отвращение – и ковырнул вздувшееся брюшко птицы. Смрад был невыносим, а потом из густеющих сумерек поднялась чёрная масса, облачная, отдалённо напоминающая ворону эту самую. Вонь усилилась, я заворожённо смотрел на это, когда из середины облака в меня метнулось… нет, молнией подобное называть было бы слишком громко… метнулось что-то вроде нити, и опоясало голову… Так эта…это… дало понять, что оно теперь со мной, что оно будет время от времени появляться и кричать своё «Nevermore», вселяя безнадёжность и ожидание… ему лучше известно, чего.

 Я вернулся в комнату. Скучающая Лена валялась на тахте – из одежды серая длинная футболка и трусики. Вместо клипов на экране мелькали герои очередного сериала про женщину-следователя, как стало ясно из первых же прозвучавших с экрана фраз, когда сама героиня под звуки чего-то лирического целовалась с мужчиной. Затем последовал длинный диалог, который и «ебанутым» назвать сложно  – сплошная «вода»… да, вода – надо окно закрыть, а то в комнате уже просто сыро.

 — Мишка, принеси мне мандаринку, а? – Лена провела пальчиком по моей щеке, потом по груди, ниже…

 — Не буди во мне зверя…

 — Особенно зайца! – озорно докончила она, и мы оба засмеялись избитой детской шутке.

 Я включил свет на кухне, опасливо осмотрелся – тихо всё, вроде. Извлёк из пакета в холодильнике пригоршню мандаринов, из другого – конфеты…

 Когда я учился в техникуме, гордо переименованном в «колледж», у нас в общаге завелась «крыса» — ну, то есть вы понимаете, кто-то начал воровать у своих: пропадали деньги, вещи, продукты. Долго длилось это всё – потом вора всё же поймали за руку буквально. Оказалось, Федя Атаманов – откуда-то из Свердловской области приехал учиться.

 Молодость в таких случаях беспощадна – мы  затащили «крысу» в туалет, подперли дверь шваброй, и принялись «месить» его. Били жестоко. Потом меня словно кто-то подтолкнул  — я попросил всех отойти подальше и,  расстегнув штаны, помочился на валяющегося в крови и соплях Федю – «опустил», словом.  Ещё  случайно глянул в одну из кабинок с полуоткрытой дверью – там клубилось нечто аморфное, на сей раз красного цвета. Ощущение тогда было, что это хихикает.

Федя-«крыса» так и ночевал в сортире, а на другой день подал заявление об отчислении.

Я переложил лакомства в вазочку и вернулся в комнату, где Ленка запоем смотрела свой сериал:

— Гражданин Хлюздин, вы согласны сотрудничать со следствием? – женщина-следователь  беседовала  в кабинете с мордоворотом, развалившемся на казённом стуле: типично бандитская рожа, пузо, непременная «цепура» с крестом.

— Слышь, красава… – допрашиваемый не закончил свою речь: стоящий сбоку мужчина, возможно, дознаватель, неожиданно ударил его в живот ногой, потом, корчащегося уже на полу, кулаком в голову и, заведя руки оглушённого пузатика за спину, надел наручники. Женщина на экране достала откуда-то противогаз, вдвоём они натянули на жертву сие средство химзащиты. Женщина прикрыла клапан противогаза… вспомнилось, при каких обстоятельствах это появлялось в моей жизни, когда я служил в армии…

 — Ленка, как ты можешь смотреть такую хуйню, пиздец просто?! – не сдержался, потому что всего прошиб мерзкий пот и всплыли картинки в памяти: как сержант Марычев с прочими «дедушками» выдернули  меня после отбоя в каптёрку – на столе банка с маринованными огурцами, колбаса крупными кусками, исщипанная буханка хлеба, стаканы. Не помню уже, в чём я провинился тогда – «дух» обычно всегда виноват перед «дедушками», уже тем, что он «дух».

 После короткого разговора «ты чо, ёбанаврот, салабон, страх потерял?», меня ухватили за руки двое, сержант Марычев ударил в солнечное сплетение и, когда я согнулся, натянул ещё с кем-то вот так же на мою башку противогаз…

 — Мишка, а ну не ругайся! – Лена чуть не подавилась мандарином. – Что с тобой сегодня?

 — Прости, солнышко, прости… — я приобнял её за плечи.

 … Я тогда чуть не задохнулся, в ушах звенело, перед глазами плыли круги… а через стёкла противогаза, через плечо Марычева я чётко видел то, что являлось мне периодически на протяжении моей жизни. Это тогда стояло в углу каптёрки, бесформенное, как обычно – и было цвета хаки. Перед тем, как потерять сознание, я увидел, как масса приняла подобие человека и приложила что-то вроде руки к чему-то вроде головы – словно издеваясь, отдавало честь.

 — Не ругайся больше, ладно? – Лена уже полусонно пробормотала. – Спать хочу… будешь? – рука любимой задрала футболку и большой палец залез под резинку трусиков.

 — Позже, милая, позже…

 — Позже не будет, – сонный смешок.

 — А куда она денется? – Я хихикнул.

 — В лес убежит… сплю-ю –  бормотание в ответ.

 …А потом, когда я сам стал «дедушкой», я часто применял к провинившимся «духам» это наказание – «слоника». И всё вспоминал сержанта Марычева, натягивая на бритую голову жертвы противогаз и зажимая клапан. Меня «гоняли», а я чем хуже? Помню, правда, одного задохлика деревенского – он тогда чуть «кони не двинул», и я пересрал – про дисбат рассказывали много страшного. Стянув с него противогаз, долго бил ладонями по щекам – он очнулся и испуганно смотрел на меня зелёными глазами с белёсыми ресницами.

 Я перевёл взгляд на экран и обалдел от увиденного: посрамлённый подследственный делал женщине-следователю куннилингус, а дознаватель снимал всё действо на камеру телефона. Ленка порнуху какую-то включила?. Нет – в правом углу экрана светился логотип ведущего отечественного телеканала.

 Юбка женщины-следователя была задрана, камера оператора показывала  вначале её крепкие ягодицы, затем, крупным планом – лицо подследственного, ещё ближе – его язык… Я глянул на спящую Лену и лихорадочно стал раздеваться – сейчас я её отдеру на все корки… как никогда ещё… и с изумлением наблюдал попутно очередную сцену на экране: женщина, сладострастно изогнувшись – видимо в приближении кульминации, приставила ствол табельного «макарова» ко лбу подследственного и нажала на курок. Грохот выстрела – и из экрана телевизора на меня брызнули капли крови и бело-серые комочки.

 Экран погас, зато запахло горелой пластмассой, а наш телевизор стал расширяться во всю стену… Я уже понял, что это значит, сердце заколотилось в ожидании чего-то необычного.

 Стена теперь представляла собой огромный чёрный прямоугольник; из середины скользнуло что-то вроде лесенки прямо мне под босые ноги, а в середине образовался проход: чернота подсвечивалась еле видимым светом.

 К руке протянулось щупальце, на сей раз из пластика с вкраплениями штукатурки. Взмах ладони  – оно с лёгким щелчком отвалилось.

 Оглянувшись на Ленку в последний раз, наверное, я, как был, раздетый, шагнул на чёрную лесенку – из тьмы пахнуло всем мерзким, что я когда-то слышал и видел, но я не остановился. Столько лет это мне являлось… Ещё шаг. Пришло время познакомиться поближе. И, когда  вошёл в абсолютную тьму, последним ощущением было – я в своей стихии, я сливаюсь с тьмой, я – это…

 

Роман Дих 2014г.