Свет наших городов

Это случилось на третью неделю моего одиночного пребывания на орбите. Из центра управления космических полётов (сокращённо ЦУКП) пришло экстренное сообщение о соблюдении режима полного молчания. Подобные сообщения получили все мои «соседи». Запрещалось самостоятельно выходить в эфир, пытаться наладить связь с Землёй, либо контактировать с другими орбитальными станциями. На седьмой день полной тишины планета начала меняться, тускнеть. В плотной пучине медленно гасли огни городов. Один за другим, и тишина. Полная всепожирающая тишина. Тишина до рези в ушах. Тишина как вакуум. Прижавшись щекой к иллюминатору, я наблюдал за тем, как тёмная волна постепенно пожирает страны и континенты.

Первыми не выдержала итальянская станция, разорвала эфир ледяного молчания криками, запросами, требованиями, мольбами. Динамики часами визжали на итальянском, английском, латыни, даже эсперанто пошёл в ход. Паника наполнила эфир. После недели молчания очень сложно воспринимать речь. «Макароникам» намного проще, их там было трое. Но они истерично визжали.

— Заткнитесь! Немедленно прекратите, –вышел на связь американский корабль. Это уже серьёзное нарушение, внепротокольная связь между орбитальными станциями категорически запрещена. Никто из космонавтов не может общаться с другими экипажами без жёсткого на то разрешения его ЦУКПа. Да и подобное общение обычно ограничивается сухостью дипломатических фраз. Здесь нет географических границ, но они глубоко у нас в мозгу. Лозунги про мирное освоение космоса лишь прикрытие завуалированных военных миссий, разведки, шпионажа, опасных экспериментов, дистанционного управления боевыми операциями, всё то, чем занимается каждый из нас. Любое нарушение субординации есть нонсенс, непозволительный и катастрофичный для всей иерархии правил. Представляю, как на всех орбитальных станциях прильнули к мониторам космонавты, конспектируя и протоколируя внештатный случай, чужую оплошность, что бы потом, когда снимут мораторий на связь, хором донести и отчитаться.

— Да, пошёл ты! – итальянцы ответили ёмко и конструктивно.

Четверо суток подряд они устраивали полный кавардак в эфире. Трое человек экипажа меняли друг друга, что бы безостановочно посменно рвать тишину истеричными воплями. Внизу постепенно тух свет городов. Италия погасла одной из первых.

Наблюдать, снимать пробы и мониторить ситуацию вне обшивки станции. Ежедневные отчёты и строгий распорядок дня. Миссия просчитана заранее, до каждого миллиметра, до секунды. Отсутствие возможности самостоятельно управлять движением станции, инициировать возвращение назад, вносить коррективы и есть гарантия соблюдения процессуального кодекса космонавта. Возможность изучения его, как подопытной крысы. Наше место — в клетке, наше задание — вертеть колесо. Шестнадцать раз в день я вижу восход и закат, шестнадцать раз конспектирую в бортовой журнал. Жизнь экспериментального образца внутри строгого графика клизм, анализов и мазков. И что самое печальное для «одиночников», типа меня, это то, что все эти пробы приходится брать у себя самому.

− Ослы, что вы молчите! Трусы, педанты, космические бюрократы. Засели в норах. Что же вы ждёте! Почему молчите? – итальянский корабль взорвался проклятиями в наш адрес.

­− Перестаньте мусорить в эфире. Прекратите это немедленно!

− Да, пошёл ты, американский поц!

− Не ссорьтесь, мальчики, — включилась связь немецкой станции. «Одиночник» Лиза Паль, немецкая астронавт.

Загружаю в компьютере её профайл, читаю: четвёртый полёт, майор Бундесвера, не замужем, тридцать шесть лет, рост сто шестьдесят сантиметров, вес пятьдесят три килограмма. Набор банальных фраз о фрау Паль. На фотографии белобрысая фройлен в военном мундире сухо улыбается штатному фотографу. Короткие белые волосы, по-мужски пострижены и стоят ежиком. Отсутствие  косметики, глубокие морщины. Голубые глаза, как два бездонных озера. Щелчок тумблера связи:

− Всем привет! Давайте не будим сориться. Может это форс-мажор, не предусмотренный в корпоративных инструкциях. Надо совместно найти выход.

− Ну, вот и русские! Их только не хватало, — американский космонавт Кэмерон Ровье, сорок пять лет, рост сто семьдесят, вес семьдесят два килограмма, полковник НАСА, третий полёт.

− Добрый день, Кэмерон. Мне тоже очень приятно Вас слышать!

− Да, пошёл этот американский козёл! – итальянцы постоянны в своих эмоциях и глубоких посылах. Вакуум космоса наполняется руганью и обоюдными проклятиями. Радиоволны разносят ненависть. Мы начинаем трезвонить как базарные торговки,обвиняя друг друга в собственных страхах и комплексах. В свору вступают испанцы, французы, китайцы. Эфир заполняют вопли и претензии на разных языках. Время превращается в расплавленную жвачку. Кэмерон, психует первым, вырубает связь и демонстративно ставит в эфир музыку. Тягучие гитарные рифы волна за волной заполняют бесконечность.

− Это же Soundgarden «Fell on black days»! Я тоже люблю этот трек, Кэмерон!

− Да, 1994 год. Альбом «Superunknown».

− Классика, обожаю их, — начинаю подвывать в такт Крису Корнелу. Ровье так же затягивает. Склочный эфир замолкает. Начинают вторить хором итальянцы, подхватывают французы, испанцы и китайцы.

− Теперь моя любимая, — кричит в динамик Лиза и ставит свой трек. Мы подпеваем Deee-Lite. Потом, на перегонки ставим каждый свои треки, горланим во всё горло. Бузим несколько часов подряд. Нарушены все нормы, уставы и правила, поправ порядок и устои. Автоматически закрываются иллюминаторы, тухнет свет. В моём ЦУКПе, в Королёве ночь. Время спать. Пристёгиваюсь к подвесной кровати. Засыпаю, улыбаясь впервые за долгое время.

Земля молчит.

 

Меня разбудил скрежет внезапно включившейся текстовой связи. Наконец то, Земля! Они среагировали на наш «концерт». Пусть меня накажут, но не молчат. Из принтера лезет долгожданный лист.

 

«Признавая коллективный факт нарушения межнационального этикета орбитального сотрудничества и параметров связи между станциями, настоятельно рекомендуем последовать нашему примеру и совместно признать себя единым космическим пиратским флотом и поднять чёрный стяг свободы. По праву представителей исконно пиратской нации и бесспорно лидеров музыкального абордажа требуем максимальную долю в награбленном, и первое право выбора любимого трека!

Команда славного британского орбитального модуля «Уолтер Рейли» Крис и Йестен.»

 

Динамики взорвались скрипом гитар Sex Pistols: «No future for you». Первым в себя пришёл Кэмерон:

− Хорошая шутка! Рад Вам братья по языку.

− Мы тебя через слово понимаем. У русского акцент лучше, чем у тебя, ковбой!

Под общий хохот и балаган прошло несколько часов в глупом засорении радио эфира. Мы смеялись, дразнили друг друга, флиртовали с Лизой. Шесть закатов и восходов промелькнули мимо. Сбилась весьма игривая компания. Было принято решение всем перестроиться на экваториальное время, дабы жить в едином комфортном для всех временном графике. Нас связал «Весёлый Роджер» и любовь к музыке. Общий стресс выплеснулся в яркое радужное подростковое общение. Постепенно в эфир выходили всё новые и новые космонавты. Присоединился угрюмый норвежский «одиночник» и любитель дет-кора Туве Хёг. Совместный южно-корейский и тайский коллектив караокехором распевал диско хиты. Бельгиец травил всех рага-джанглом. Итальянцы вспомнили про Челентано. Лишь два корабля не вышло на связь, японский и индийский. Они хранили полное молчание.

 

Распорядок нашей жизни изменился. «Пиратский» круг веселился от всей души. Сначала мы «подмигивали» друг другу сигнальными огнями, пролетая мимо, затем начали совместно семафорить в такт звучащей мелодии, изображая космическую светомузыку, чуть позже приняли решение о «прогулках». Раз в день траектории нашего движения проходили по наиболее близкому для всех станций маршруту. Каких-то пятнадцать минут все участники были видны на одном горизонте. Выходя в открытый космос, мы махали друг другу, посылали немке воздушные поцелуи, пританцовывали вокруг своих орбитальных станций. Вечером по очереди устраивали концерты любимой музыки, спорили о книгах, обсуждали пристрастия в фильмах, путешествиях, еде и комфорте. Каждый из этих орбитальных тараканов в собственной консервной банке постепенно становился ближе и роднее.

Планета под нами переставала жить. Огни городов и магистралей прекращали светить. Либо резко тухли разом, либо постепенно один за другим выцветали. Связи с ЦУКПом не было уже больше трёх недель. Мы избегали данной темы в нашем орбитальном трёпе. Чурались любого упоминания происходящего «внизу». Негласное табу легло тяжёлой печатью на беззаботный космический флуд. Долго это длиться не могло. ЧП случилось на очередной «прогулке». Мы весело резвились в открытом космосе, выписывая бесноватые коленца под «Unbelievable» EMF, когда из японской станции вышел Киоко Сиито, сорок три года, рост метр пятьдесят четыре, женат, двое детей, брюнет, карие глаза, полковник вооружённых сил Японии. Силуэт в скафандре медленно отделился от корабля и начал двигаться по траектории между нами. Обязательный страховочный лищ отсутствовал! Я завороженно смотрел, как японец удаляется прочь. Через мгновение эфир разорвался нашими истеричными криками. Но он уходил в полном молчании, лишь один раз, как показалось, помахал нам рукой. Белая точка постепенно растворилась в чернилах космоса.

Когда мы вынужденно вернулись на свои станции, эфир и табу разорвал Кэмерон:

− Мой «парашют» сработает завтра. Я долгое время думал и принял решение возвращаться. Капсула по сценарию упадёт в Атлантический океан. Буду молиться Богу, что бы Он спас меня!

В этот вечер это был последние слова в радио эфире. «Парашютом» мы называем систему автономного возврата на Землю. Фактически Центр Управления Космическими Полётами ежедневно дистанционно корректирует траекторию полёта орбитальной станции, постоянно уводя её из планомерного падения в атмосферу планеты, борясь с невидимой силой земной гравитации. Без данного внешнего вмешательства наши орбитальные станции постепенно становятся на траекторию приземления, медленно сужая расстояние к планете, сжимая радиус движения. Дальше лишь судорожное приближение атмосферного слоя и крематорий живьём. Во избежание этого, внутри электронных мозгов наших станций заложен механизм «парашюта». При накапливании определённого количества безысходных параметров движения станции автоматически включается процедура самовозврата спасательного модуля по заранее спланированному маршруту. Если космонавт самостоятельно отключает «парашют», то орбитальная станция сгорает в атмосфере в ближайшие дни вместе с ним.

Утром Кэмерон врубил Мэрлин Мэнсона. Щелчок голосовой связи:

— Мне тяжело говорить, но надо.Было приятно познакомиться со всеми вами! Я надеюсь, что там «внизу» у нас есть надежда, есть шанс и хотя бы слабая возможность остаться в живых. Буду верить! Надеюсь ещё встретить всех вас и выпить вместе с вами хорошего пиратского рома. Йохохо!

− Удачи тебе, ковбой! – квакнули хором англичане.

− Лёгкой дороги, Кэмерон.

− Счастливого пути, красавчик, — всхлипывая мурлыкнула Лиза.

− До встречи!

− Увидимся!

− Передавай там привет!

− Мы за тобой!

− Мы следующие!

Спасательная «шлюпка» отделилась от американского модуля и начала траекторию снижения,с нарастающей скоростью уходя вниз, снижаясь и растворяясь в голубых просторах нашей планеты.

 

Умудрённые опытом и долгими тренировками мы седые лабораторные крысы, нас не развести на хаос и истерию. Ничто не изменило общий диагноз «в разнос». Утром под «Scheisse» от «Tic Tac Toe» я сосу из тюбика кофе. Лиза мило щебечет по рации с Марио. Из принтера выползает лист. Это график нашего возвращения. За следующие три дня станции будут валиться на Землю одна за другой, только успевай загадывать желания. Список составил Кэм и разослал его всем с замедлением после своего ухода. Мой возврат предпоследний, последняя немка. А следующие по списку космонавты-затворники индусы. Время возврата через три минуты. Мы все прилипаем к иллюминаторам. Индийская станция находится на видимом удалении. Включается связь, корабль запрашивает свой ЦУКП номер протокола действий. В ответ тишина. Запрос повторяется. Снова и снова звучат скупые фразы:

− Бангалор, просим объявить протокол действий! Военный статус командира экипажа не позволяет принимать решения самостоятельно. Просим объявить протокол действий. В нашей инструкции нет указаний о подобных ситуациях. Бангалор, ответьте!

− Это внештатная ситуация, кретин! Ты должен взять на себя ответственность! Катапультируйся! – ревёт в микрофон Йестен.

− Бангалор, жду Ваших указаний. Просим объявить протокол действий!

− Мальчики, «уходите»! – кричит немка.

− Бангалор, просим объявить протокол действий! Остаётся восемь минут на процедуру возвращения. Не могу принять решения! Бангалор!

− Спасай экипаж,тряпка!

− Бангалор, просим объявить протокол действий. Cтатус командира экипажа не позволяет принимать решения самостоятельно.

Оставшееся время эфир разрывают мольбы, проклятия и угрозы в адрес Рагху Нанда, сорок три года, майор, метр шестьдесят два сантиметра рост, брюнет, чёрные усы, строгий взгляд с анкетной фотокарточки, женат, двое детей: девочка шести лет и мальчик двенадцати, знает три языка, лётчик- испытатель, участвовал в боевых операциях. Индийская станция включает световые сигналы, ручной катапультации, затем гасит их.

− Бангалор, доводим до Вашего сведения, момент возможного программируемого возвращения пропущен. Станция начинает траекторию неконтролируемого снижения. Командиром экипажа принято решения не покидать корабль. Прекращаем связь.

«Падение» станции процесс не скорый, занимает несколько часов. Сотни минут, тысячи секунд, корабль «теряет» налаженную траекторию и медленно «уходит вниз», что бы сгореть в высших слоях атмосферы. Больше на связь они не выходят. Индия потухла одна из первых.

 

Всё это время никто из нас не нарушил табу. Ни слово о том, что происходит, ни фразы о Земле, о собственном ЦУКПе, о наших страхах и полной неизвестности внизу. Мы с упоением играем в пиратов, теряя своих «братьев по оружию», уходящих, катапультирующихся. Список Кэма рассчитан точно до минуты. Один за другим срабатывают «парашюты». Единственное изменение это то, что диалоги постепенно перерастали в монологи «сваливающих». Перед чёрной глыбой неизвестности люди хотят высказаться и верить, что их услышали. Сам же факт понимания не так важен, как процесс покорного махания головой окружающих. Норвежец долго бубнил на английском, периодически срываясь на родной язык о маленьком ангеле с родным именем Зоя, шестилетней дочурке, что ждёт его в Осло. Потом врубил на полную «Bring me the horizon» и катапультировался. Итальянцы на перебой трепали о своих маленьких средиземноморских деревеньках, стряпне, солнце, море, детях, жёнах, матерях. Лиза Паль крикнула «Чао!» в след уходящей «вниз» капсуле. Англичане рассказали о любимых пабах в Манчестере и Ньюкасле. Ушли гордо под рифы «Song №2» Blur. Корейцы что то щебетали о клубах в Сеуле, о божественном вкусе кимчи, классном шопинге в Нью Йорке. Тайцы устроили буддийскую службу, совместно пели мантры.   Испанцы звали всех «пиратов» в гости на лучший в мире сёрфинг и шоколадный загар. Французы поссорились меж собой за самое правильное вино и лучшего производителя кальвадоса, уходили дружно горланя Марсельезу. Бельгиец чуть всплакнул, читал стихи на фламандском. Китайцы щебетали о любви к Родине и своих близких. Каждый вырвал из груди кусок сердца и оставил его на орбите.

 

Остались мы вдвоём. Я и немка. Тумблер связи:

− Пришло моё время прощальной исповеди. Мой «парашют» скоро сработает.

− А кому же буду исповедоваться я? – расстроенный голос Лизы звучит одиноко.

− Так давай поговорим друг с другом. Ты расскажешь мне, а я тебе.

− Хорошая идея! Только я не знаю, что сказать. Выслушала всех, а самой и рассказать не о чем. Какая-то пустота внутри. Все воспоминания стёрты, выцвели как старые фотокарточки. Ничего не цепляет в прошлом, а в будущем сырая темнота, неизвестность. Хочется заплакать, но я же офицер, а не баба! Разреветься навзрыд, вдрызг. Глупость всё это. Но вот такая я дура. Прости за сопли.

− Не переживай, я привык к женским нюням, у меня три сестры. Рос среди истерик, юбок, сплетен и склок. Отец не выдержал, дал дёру. Так что я в семье один мужик был и тот младший.

− А, я одна. Мама и папа инженеры. Выросла в Мюнхене. Каталась на велеке по городу и мечтала о самолётах. Потом армия. Рутина службы. Самолёты постепенно обрыдли. Подала документы на космическую программу. Прошла. Всё банально. Это мой первый полёт. И надо же сразу вляпалась! А ты?

− Знаешь, у меня на Родине преступники на спине татуировку делают — церковь, сколько куполов, столько раз отбывал срок. Так вот у меня на спине должен быть МКС с четырьмя модулями. Я космонавт-рецидивист.

− Смешно.

− Ещё, у нас принято, номера машин получать с гос. номером по очереди своего полёта, начиная от Гагарина.

− У тебя четыре машины? Это не рентабельно!

− Одна, но три дополнительных номера ожидают меня в ГАИ.

− У вас всё немного странно.

− Пустяки.

− А я завидую подружкам, тем, что волосы красили, на hate параде бесновались, в Берлине на панк-спотах жили, наркотики пробовали, детей нарожали от буянов и алкоголиков. Я же всю жизнь банально пялилась в небо. И ради чего? Что бы неумолимо свалиться вниз.

— Другого пути у нас нет.

Мы ещё болтали о чём то, о ком то, без смысла, просто изливая душу и прощаясь. Зажглись сигналы моей электроники, парашют начал отсчёт. Время догнало меня, и теперь настала моя очередь. Одеваю скафандр, перебираюсь в спасательную шлюпку, запускаю процедуру катапультации. В эфире звучит хриплый голос Анатолия Крупного «Я остаюсь» и всхлипы Лизы Паль. Она кричит что-то несвязное вслед моего «ухода». Земля начинает приближаться, меня вжимает в кресло.

994

JdR 2016