Оргазм был слабый, какой-то притупленный, видимо, сказалось длительное воздержание. В последний момент Шуйский мучительно, немного фальшиво застонал, не от удовольствия, нет, от удивления и разочарования, а может быть, от желания себя немного подхлестнуть, чтобы хоть как-то обострить ощущения. Лера успела выскочить из-под него и даже сползти на пол, и Шуйский, стоя в раскорячку, выстреливал спермой на коричневый плед, которым был застелен диван. Он не мог отдышаться, сердце колотилось с перебоями. Лера надела трусы и чуть слышно выдохнула. Шуйский повернул к ней закипающее лицо.
— Извини.
— За что? – спросила она беззаботно.
На диван запрыгнула собачонка и стала слизывать сперму.
— Фу, — сказала Лера, оправляя юбку. – Зоофилия какая-то. Ты так и будешь стоять?
Кряхтя, он выпрямился, встал и натянул трусы. Штаны его валялись посреди комнаты. Выглядели они так, будто побывали под катком.
— Извини, что так быстро, — сказал Шуйский, потирая грудь в области сердца.
Лера опустилась в кресло, закинула ногу на ногу, так что юбка задралась, и закурила. Она была молода, но курила обычные, мужские, крепкие сигареты. От этого её голос звучал немного простужено. Морщась, Шуйский натянул брюки. В промежности было влажно и прохладно. Может, дать собаке вылизать, подумал он равнодушно.
— Брось, — сказала Лера, выпуская дым кольцами. – Я кончать не собиралась.
— Почему? – спросил он, глядя на её колени.
Шуйскому хотелось, чтобы желание вернулось, но его не было.
— Потому что не хотела.
— Тебе плохо со мной? – спросил Шуйский. Голос его не подвёл, не дрогнул.
— Нормально, — дернула плечом Лера. – Не загоняйся. Ты хороший человек.
— Но? – сказал Шуйский.
— Что – но? – спросила Лера.
— Я хороший человек, но… Мне показалось, ты не закончила фразу.
— Без всяких но. Ты хороший человек.
— По-моему, я говно, — сказал Шуйский, жалковато хмыкнув. Не сказал. Подумал. Но понял это не сразу.
Лера поёжилась.
— Холодно. Батареи чуть тёплые.
Шуйский взял со стола сигареты и закурил. За окном собирались сумерки. Проехала снегоуборочная машина.
— Ты мне на юбку кончил, — сказала Лера. – Будет пятно теперь.
— Я постираю, — сказал он глупость.
Лера вдруг захохотала низким, блядским смехом. От этого смеха ему стало не по себе. Умолкла она резко, и Шуйский услышал, что за стенкой кто-то весьма умело играет на пианино.
— Давай выпьем, — сказал Шуйский. – Коньячку, а?
— Голова болит, — сказала Лера.
— Так вот как раз…
Он взял со стола бутылку и налил в два стакана.
— Меня тошнить будет, — скривилась Лера. – У меня от коньяка давление понижается почему-то. Забыл, что ли?
Он растерянно пожал плечами, смутился, чувствуя, что получилось слишком театрально, и залпом выпил оба стакана. Впрочем, там было мало, и Шуйский налил ещё.
— Иди сюда, — сказала Лера ласково.
Шуйский дернулся, но увидел, что она подозвала собачонку. Та запрыгнула Лере на колени, принюхалась и стала лизать юбку.
— Дурак ты, — сказала Лера весело.
Шуйский стыдливо поправил штаны в паху.
— Это я собаке, — уточнила она.
— Какой она породы? – спросил Шуйский рассеянно и прислушался. Пианино молчало.
— А черт её знает. Надо у Ирадки спросить. Хотя мне не интересно.
Он выпил третью порцию коньяка. Сердце успокоилось. В голове как будто прояснилось. Шуйский опустился на корточки и погладил Леру по ноге.
— У тебя руки холодные, — сказала она, улыбнувшись. И правда, её кожа покрылась мелкими мурашками.
— Я тебя люблю, — прошептал Шуйский.
— Ты пьян, мой друг.
— С трёх глотков, что ли?
Стараясь не задевать кожу, он поднял её юбку и закинул на живот. У Леры были широкие, белые трусы, под тканью неровным треугольничком темнели лобковые волосы. Шуйский уткнулся в них носом. Вспомнил вдруг детский сад. Там был мальчик. Дурачок. Иногда он вдруг ни к селу, ни к городу говорил: «Мамина пися пахнет селёдочкой». У Леры там ничем не пахло.
— Ты коньяк в «Пятерочке» брал? – спросила Лера неожиданно.
— А что? – он поднял голову.
— Спиртом несёт.
Шуйский вернулся к её промежности. Что-то холодное ткнулось ему в ухо. Собачий нос, догадался он. Потом прозвенел колокольчик.
— Подай мне телефон, — сказала Лера. Ему показалось, что сказала облегчённо.
Он встал и принёс ей мобильник. На экране мерцал жёлтый конвертик.
— Это Ирадка, как раз, — сказала Лера и отбросила трубку на диван. Собачка стремительно сорвалась с места, схватила мобильник маленьким ртом и принесла назад.
Лера вытерла собачьи слюни об обивку кресла.
— Через два часа придёт. Кино сейчас будет смотреть. Про коварство и любовь.
Она ухмыльнулась.
— Два часа, — сказал Шуйский. – Чем займёмся?
Он прислушался к собственным ощущениям. Желание вроде бы возвращалось. Но это было не важно. Шуйскому достаточно было провести эти два часа сидя у Леры в ногах.
— Расходиться пора, — сказала Лера устало. Затем подмигнула и высунула язык.
— Почему? – спросил Шуйский, вновь опускаясь к её промежности.
— Потому что поздно уже. Тебя жена ждёт. А мне завтра в институт к первой паре.
Она одёрнула юбку.
— Ладно, — согласился Шуйский. – Когда увидимся?
— После сессии. Дашь мне денег?
— А, да…
Он засуетился, убежал в прихожую, где висело пальто, вернулся с кошельком и отдал Лере все деньги, что у него были. Она не стала считать, наклонила голову и, щурясь, спросила:
— А если я, например, залечу от тебя? Как оно?
— Не глупи, — пробормотал он.
— Вот мама удивится. Кто отец, кто отец? Отец – отец. Ахахаха!
— Хватит, — прошипел Шуйский.
В кармане зажужжал телефон. Это была Антонина. Жена.
— Я скоро, — сказал он смущённо.
— Бумаги купи туалетной, — успела она крикнуть.
Лера снова засмеялась, но теперь как-то болезненно.
— Говорю же, жена ждёт.
— Да чтоб ей провалиться! – процедил Шуйский.
— Иди, я тут приберусь, — сказала Лера после долгого молчания. – Я сама позвоню.
Он надел пальто, нахлобучил дурацкую шляпу, подарок жены.
— Только не расстраивайся, — крикнула Лера из комнаты. – Я же говорю, ты хороший человек. Просто как отца я тебя давно разлюбила, а как мужчину вряд ли смогу полюбить. Привет.
На улице порыв ветра с дождём и снегом сорвал шляпу с его головы. Шуйский неловко подпрыгнул, схватил её, смял, подержал в руках и отбросил в сторону.
— Бумагу купил? – спросила Антонина.
Шуйский стащил мокрые ботинки.
— А шляпа где? Украли?
Её широкое, бордовое лицо было облеплено серыми ошмётками.
— Маска, — сказала Антонина. – Чего вылупился? Из яблошной мякоти.
— Яблочной, — поправил Шуйский.
— Яблочной-хуяблочной. Бумагу купил?
Он достал из сумки два рулона «54 метра». Однажды Антонина измерила рулон линейкой и выяснила, что там на шесть метров меньше. Стала писать жалобы. Куда? Кому?
Шуйский заглянул в комнату Павлика. Павлик, дергаясь всем своим жирным телом, мочил террористов в «contra strike».
— Как в школе?
— Погоди, погоди, зажали меня, зажали, — крикнул Павлик.
Потом Шуйский сидел на кухне и ел макароны с рыбными котлетами. В котлетах попадались кости и крупные кусочки лука. Несколько раз он икнул.
— С Леркой встречался? – спросила Антонина.
— Встречался, — ответил Шуйский.
— И чего?
— Погуляли, в кафе её сводил.
— Опять деньги все выманила?
— Ничего она не выманила.
— Ну, прямо. А то я не знаю. Встретишься с ней, а потом клянчишь: дай на курево, дай на автобус, дай лопату, дай говна… Нет, я понимаю, была бы родная дочь. А то падчерица, да ещё бывшая. У неё свой папаша где-то есть. Пусть ищет. Пусть на алименты подаёт.
— Хватит! – Шуйский бросил вилку. Она зазвенела.
— Что хватит? У тебя свой сын. Ночами напролёт в своих контактах сидит. А тебе дела нет.
Шуйский отвернулся к окну. Сердце снова колотилось с перебоями.
— Она не знает.
— Что? – спросила Антонина.
— Что я ей не родной.
Некоторое время жена удивлённо молчала. Потом пробормотала:
— Пора бы ей уже узнать…
— Это я сам решу, — сказал Шуйский.
По улице мимо окон пролетела его мятая шляпа.
Кирилл Рябов.