Забирай

«Забирай боль, забирай силу злую-неведомую, со хребта и с живота…» — так его отшёптывала бабушка, когда врачи прописывали кучи таблеток и уколов от пневмонии, и в бреду ему, тогда ещё шестилетнему, мерещились какие-то лица синие, клубящиеся, претворяющиеся из одного в другое, смеющиеся; как он вспоминал позже — великолепные в своём безразличии к нему, всего лишь комку жизни. Помрёт — его просто пожрут эти синие, выживет — тоже ничего страшного не произойдёт. А бабушка не унималась никак, защищала внука любимого от безразличных тех, потому что больше некому — родители на заработках как встарь, там куда раньше ссылали, а позже люди сами в те места холодные и сытые ехали. Ну и отбила внучонка наконец — отогнала от него тех-то..

И позже она его берегла как могла, это уж он потом понял, с некоторым даже сожалением. Но молодым, когда уже лет шестнадцать-семнадцать, когда девки на уме и во снах — в этом возрасте кому бабские забобоны нужны, тем более в век… уже кончающийся век — у него тогда всё было, родители наконец-то накопили нужное и перевели в доллары. И папка открыл свой магазинчик, первый — тогда бабушка тоже расстаралась, видимо. Когда на отца «наехали» ребята в коже, с фиксами золотыми и амбициями непомерными — папа пришёл грустный, с синяком под глазом и пьяный немножко. В тот вечер к бабушке в комнату отец зашёл, просидел с ней весь вечер, допоздна.

Все следующие дни отец словно на крыльях летал — а в сводке происшествий по телевизору как по заказу показали и рассказали: «В автокатастрофе погибли главари преступной группировки, известные по…». Тогда он, пацан ещё, всерьёз задумался, что бабушка его…

Там и новый случай себя ждать не заставил — Катя Анисимова, первая красавица их первого курса, ну никак не хотела с ним… а он изнывал, как кобель от течной сучки изнывает, молодое дело, понятно… Вот тогда он к бабушке своей заходит — а та как знала, заулыбалась аж. «Внучонок, иди погуляй, потом позову» — он выскочил погулять, ветер на улице и в голове ветер, похотливый, юношеский. Со знакомыми ребятами просто пивка во дворе попил — и домой, там уже бабушка сама к нему идёт, в руку бумажку пихает с чем-то: «Какая нравится — у той на пути рассыплешь, понял?» Понял, конечно, не маленький…

На другой день сыпанул прямо в аудитории у ножки стола Кати Анисимовой — и через два дня уже пришла она сама к нему домой, а он как зверь молодой на неё накинулся, и без остановки с ней… она тоже, как одержимая…

Потом бросил, конечно, и Катька аборт сделала — как у молодых часто сейчас бывает.

А лет в восемнадцать… он не забыл те лица, что ему, маленькому, являлись, когда от пневмонии загибался — они, лица, перетекающие как бы одно в другое, снова начали появляться, молчали и улыбались — но он понимал их больше, чем если бы они с ним пытались заговорить… Естественно, молодому парню умения его стареющей, уже из ума выживающей бабушки, пригодятся. И синие, являющиеся в грёзах перед сном, научили, как взять.

Он просто однажды к бабушке зашёл, руку протянул только — бабушка и на колени было упала. В глазах — недоумение только… а потом просто на пол сползла молчком, когда в него перетекало то, чем бабушка «жила-была», как в сказках говорят, в ушах только гремело: «забирай, забирай!». В углу что-то тёмное закопошилось. Он брезгливо отошёл от мёртвой и, пикая кнопками мобильника, позвонил отцу — мама, всё увядающую красоту спасая, где-то в парикмахерской пропадала.

Отец всхлипнул в трубку — этот всхлип словно влился в полученную бабкину силу — и он аж воспрял немного.

Когда уж схоронили и сели поминать — он, потехи ради, глянул на глиняную миску с кутьёй — та лопнула пополам. Тут некоторые всполошились — «ещё покойник будет!» — а он усмехался про себя — «будет, как скажете».

В полумраке поминальной комнаты кружились, вились лишь ему видимые лица.

Роман Дих