Погода за окном была терпимая – минус 3. Снега выпало мало, а тем, что выпал, развлекался резкий северо-восточный ветер, гоняя его по заледенелому асфальту. От этого казалось холоднее.
Я вслушался в завывание ветра за окном, напоминающее собачий вой. Положил в хозяйственную сумку 700 граммовые гантельки, натянул поглубже шапку-гандонку и вышел из квартиры.
До парка где-то пятнадцать минут ходьбы. Было очень темно, стояли самые короткие световые дни в году. От луны в небе остался лишь осколок. Пару раз в неделю я хожу в парк и тренируюсь там. Бой с тенью, боксирую с гантельками и прочее. Издержки тяжёлого дворового детства. Хочется быть хоть в какой-то форме, да и знания, полученные с потом и кровью, забывать не хочется. Ну, а самое главное – это помогает мне психологически, снимает агрессию, успокаивает. Мозг лучше снабжается кровью, дарит разумные советы. Кроме того, снижается моя потребность в алкоголе. Короче, всякий сходит с ума по-своему. Я – так. Кому от этого вред?
Ведь фитнесс-зал не про таких как я. Мальчики-зайчики, девочки-менеджеры низшего звена. Зачем мне фитнесс-инструкторы? Чтобы худеть? Мой живот липнет к рёбрам. Чтобы нарастить мышцы? Да как-то не жалуюсь: при росте 180 см вешу 91-92 кг. Образование у меня педагогическое, и корочка мастера спорта где-то валяется, если мать не выбросила. Ходить, чтобы снять амбициозных секретарш? Думаю, и без меня у них не просыхает. Или показать новую маечку от «Affliction» или «Пумовские» тапочки? Кому?
А может я просто оправдываю своё СССРовское детство, потный вонючий спорт-зал – подвал и ржавые гири? Как бы там ни было, я тренируюсь в парке. Такой вот я урод.
Я шёл через большой обледеневший пустырь, чтобы срезать путь. Было скользко, шёл по-утиному, балансируя и стараясь не поскользнуться. Вдруг на меня выбежал здоровый доберман, чёрный, как эта ночь.
Я остановился, а он запрыгал вокруг меня. «Попрыгает и успокоится», — подумал, пытаясь оставаться неподвижным. Неправильно подумал.
Вслед за доберманом показалась овчарка и тоже в приподнятом настроении. Я с тоской бросал взгляды во все стороны, в надежде обнаружить хозяев. Собаки прыгали вокруг, а затем вдруг доберман попробовал на вкус мою сумку с гантелями. У него аж зубы звякнули!
Даже своим явно не Эйншейновским мозгом я понял, что следующей за сумкой будет моя нога.
Я закрутился волчком и стал мотать сумкой как заведённый….
Моих родственников по отцовской линии в Белоруссии эсесовцы затравили собаками. Насмерть. Родственники с теперешней Украины тоже пострадали.
Младший брат моей бабушки, тогда 11 лет от роду, сказал какую-то дерзость немецкому офицеру, квартировавшемуся у них в хате на оккупированной Полтавщине. Тот крикнул «фас» своей немецкой овчарке. Пацан пробежал с собакой на хвосте пару километров, а затем нырнул в деревенский пруд. Был ноябрь месяц. Он просидел в пруду 3 часа. Выжил. Эту историю сам мне и рассказывал….
За пару секунд, от укуса добермана за сумку и до начала отмахивания её, все эти семейные истории пару раз пронеслись в моём мозгу.
Одна собака – это уже плохо, а две собаки – это пизда! Они бегали кругами вокруг меня: одна по часовой, другая – против часовой стрелок. Одна собака всегда за моей спиной. Мне надо было крутиться как вентилятор, чтобы прикрыть задницу. Прижаться тылом к чему-то и ограничить площадь нападения, не получалось. Вокруг меня метров на пятьдесят во все стороны пустырь.
В какой прогрессии растёт страх? В геометрической? Видели, как горят пожилые дома, пристройки? Старый сарай вспыхивает как факел, словно пропитанный стыдом за собственную нелепую архитектурную конструкцию, стыдом со свойствами бензина. Страх, как пожар в сушняке в ветряную погоду, как капля цианида в стакане воды. И мой страх так же, всепоглощающ, страх того, что я упаду на этом скользком замёршем пустыре. Вот тогда-то у меня не будет ни единого шанса! Я как надутый шарик, только начинка не воздух, а страх, и я не лечу, а …ползу.
Я замахал сумкой с гантелями как безумный! Под желанием зацепить какую-нибудь собачку мой страх стал проигрывать битву за душу спортивному азарту. Словно опыт в химической мензурке: капнули ингибитора или нитролизатора и всё – процесс пошёл. В моём случае, желание перемочить этим тварям разрушило оковы страха.
Наверное, со стороны это выглядело уморительно: плохо одетый мужик размахивает какой-то сумкой и крутится волчком, а кругами вокруг голопируют милые собачки: «Тяф, тяф!» Самое смешное, что этот пустырь виден из окон моего дома.
Бойцовые качества собаки не зависят от породы. Доберман был круче овчарки: быстрее, злее, опаснее. Я недостаточно быстро развернулся: эта тварь цапанул меня за икру! В этот момент нога стояла на носке, совершала отталкивание. Икра была напряжена, и доберман не смог её прокусить: клыки соскользнули. Повезло. Я, как конь под шпорами, сделал ускорение от этого укуса. Выбросил руку с сумкой и …зацепил таки бочину овчарки. Она завалилась и метра полтора проехалась по льду от инерции удара. Заскулила. Воспользовавшись паузой, я выбрался на твёрдое и нескользкое и добежал до стены ближайшего дома, прижался к ней спиной. Собаки за мной не последовали. Я ощупал икру – она была сухая, крови не было. Точно не прокушена!
Думаю, что собаки просто охренели от такой «жертвы» как я, да и к тому же овчарке здорово досталось. Она прихрамывала и повизгивала.
Я задышал, как дышат утопленники, вытащенные на берег: жадно, торопливо, безумно.
«Суки! Суки! Суки!» — торжествующе шептал я. Момент всемогущества! Я стал смеяться чужим смехом….

У пустыря с дальней от меня стороны показались две фигуры.
— Ах вы сссуки! Сюда идите!
Мне было всё-ровно сколько их! Мне уже всё было всё-ровно! Эти суки травят людей собаками! Фашисты, сюда идите!
Эти двое направились ко мне.
— Ты чего, гад, мою собачку обидел!
И вот эти двое, не спеша, приближаются. Телосложения злобных гномов, бритые черепа, похожи как братья Гаффс.
— Ты чего тут размахался сумочкой своей, гад! – сказал тот, что потолще и чуть повыше.
— Ты чего делаешь, урод! Твои собаки чуть меня не загрызли.
— Сюда смотреть!- этот злобный карлик сунул мне под нос красную книжечку. – Мы сейчас в участок поедем, понял? Сука, если ты мою собачку задел, да мы тебя дубинкой всю ночь ебать будем, бля! Ты понял? Ты что думаешь, крутой, да? Да ты знаешь, какие крутые у меня на коленях ползали и говно своё глотали!
Местное РОВД в 500 метрах. Я знаю. Я даже знаю участкового. Он добрый, ебать бы дубинкой не стал…так, ограничился бы парой пинков по почкам.
Слова ничего не значат. Я взял сумку как можно ближе к лежащим в ней гантелям, чуть пригнулся, развернулся боком к этому карлику с корочкой и молча смотрел ему в глаза. Второй короткостриженный гном не подходил. Стоял поодаль, и я молился, что б у него не оказалось пистолета.
Быть сломанным по прихоти собак – нет, нет, суки. Никуда я с вами не пойду. Я молчал и смотрел в глаза. Если бы ненависть могла жечь, то от обоих гномов осталась бы кучка пепла, смоченная моим плевком.
— Ну, чего ты смотришь? Глаза вылупил и смотрит! Ты не смотри! Если с моей собакой что-то не так, то я…то мы…да ты…..
Он сделал пару шагов назад. Потом развернулся, и они со вторым гоблином пошли искать своих шакалов.
Я опять задышал, как дышат рыбы, вытащенные на берег: жадно, раздувая жабры, торопливо, безумно, пытаясь продлить никому не нужные секунды. Ухмыльнулся: «Понял ли этот, с корочкой, что ему надо сегодня свечку поставить, за спасение жизни своей собачьей?»
Я, не спеша, побрёл в парк. Потренироваться надо, времени уже почти совсем не осталось — выспаться не успею. По пути отдышался. В парке было темно и тихо. Снега там было больше. Наверное, кому-то с непривычки было бы страшно. Но не мне. По крайней мере, в парке нет людей-собак.

Даниил Фридан