Ядотерапия в три шага на фоне Меконга

Шаг первый: Немного кайфа

«Время – прямая линия только для того,
кому нужно доказать, что он трезв»
Рон Батлин
«Звук моего голоса»

Мы дети матерей-одиночек, наши отцы-дятлы жертвы прогресса и пульсирующей эмансипации бросили нас, не оставив и капли мужского ханжества, пошлости, самцовой наглости. Поэтому живём в призрачных замках, ошибочно боготворим женщин, не умея ненавидеть и унижать их, разрушая самих себя.
Стеклянная глыба аэропорта Бангкока харкнула моим хилым телом о мостовую. Зубная щётка, запасная майка, шорты, мр3-плейер, кошелёк – весь багаж уместился в небольшой рюкзак.
Тёмные подворотни Каосан-роуд, алкоголь, ободранные стены гестхауса, валиум, ксимед, истеричный женский смех в густом тумане похмелья. Я поглощал дерьмо огромными глотками, превращая себя в сосуд нечистот. Вот уже чёрная жижа течёт через край. Чувство отвращения уходит на четвёртые сутки, когда ты перестаёшь отличать действительность от хмельного бреда. Когда тошнота становится обычным состоянием, как изжога при хроническом гастрите.
Когда каждое новое утро выворачивает тебя наизнанку. Загаженный унитаз скалится в лицо. Людское отвращение не трогает, а порой нравится, подстёгивая к новым «подвигам». Выгоняют из очередного бара, за шиворот тащат к выходу, тебя рвёт на миловидную корейскую студентку, бормочешь извинения, пытаясь улыбнуться, размазывая рукой блевотину по щекам.
Утро или день. Яркое солнце жжёт сквозь веки. Грязные окна без штор, железная кровать, прикручена болтами к бетонному полу. Кондиционера нет. Полупустая бутылка пива «Singha»с бычками внутри одиноко стоит в углу. Постельное бельё впитало пот, превратившись в склизкую грязную болотную тину. Валяюсь в одежде. Медленно открыв глаза, апатично наблюдаю в окно за жёлтым тайским небом. Воздух пахнет жареной картошкой с салом.
– Ошибка в маршруте. Здесь желаемого не добьёшься, тебе нужно в Камбоджу. Там всё легально, – сказал Янек, хозяин очередного гест-хауса.
Помог – либо просто избавился от потенциального трупа в гостиничном номере.

Что Вы знаете о Камбодже, кроме тату на плече Анджелины Джоли и пары кадров из Лары Крофт?

Пномпень низкоэтажный, шумный, вонючий, грязный. Снова в номере нет штор и кондиционера. Алкоголь в разы дешевле. Мутные воды реки Тонлесап. Набережная Сисоват. Вино с клейким рисом и хэпи-пицца с марихуаной в меню уличных ресторанов. Выцветший портрет короля в золотой раме в тесном холе гостиницы. Тысячи мотороллеров на улицах. Маленькие неулыбчивые люди с чёрно-красными шарфами, называемыми «крама», на головах. На тротуаре грязь и слякоть гниющих отходов.
Пожар похмелья не угасает. Трясущимися руками веду мопед, иногда падаю. Ноги в крови и ссадинах. Покупаю на рынке дешёвые кхмерские штаны – панталоны. Не прошло и часа, как рву их, нелепо упав на пол в безлюдном баре. Содрав с себя остатки брюк, бросаю их в лицо бармену. Получив увесистый тычок в зубы, в одних трусах и майке сажусь на байк в поисках новой дозы. Тапки я потерял ещё раньше.

Заворожено разглядываю как рыжие разводы, складывают замысловатый абстрактный узор на потолке. Уличный шум прорывается сквозь приоткрытые окна. Бокал воды у изголовья вводит меня в ступор. Ушедший комфорт, потерянный рай. Голый на кровати. Последние три недели я не снимал одежду для сна. Если только с меня её не срывала очередная азиатка или захмелевшая туристка, но ни одна из них не приносила утром стакан воды. Ни одна из них не складывала мои грязные трусы и майку аккуратно на спинку стула.
– Доброе утро! – В дверях ванной комнаты стоит смуглая невысокая полностью голая камбоджийка.
— Кто ты?
– Я теперь с тобой. – Её английский прост и понятен.
– Это ошибка. Я не плачу за секс.
Она улыбается. Поворачивается, закрывает за собой дверь ванной.
– Я не плачу за секс! Не плачу! – Тянусь к стакану с водой.
Рука дрогнула. Стакан летит на пол. Вдребезги! Лужа и осколки стекла под кроватью.
– Сука!
– «Шукаа»? Что за язык? Ты финн? – Гостья приоткрыла дверь и с интересом наблюдает за мной. В левой руке держит мою зубную щётку.
– Это моё! – показываю я на щётку.
– Спасибо, – говорит она и снова закрывает дверь.
Надо вставать. Пора прекращать это Шапито!
– Вот, блядь! – совсем забыл про стекло.
Из грязной ступни торчит осколок. Разводы крови не видны на серых простынях. Весьма практично.
– «Фот бядь» – доносится из ванной. – Ты точно финн!
Руки трясутся. Сегодня праздник – день Шизофреника, и это надо срочно отметить.

Сидим на детских стульчиках посреди тротуара. На крошечном пластмассовом столике стоит моя порция жареной свинины, банка пива, её бутылка колы и тарелка лапши.
– Я голодная. Ты меня кормить, я ухаживать за тобой. – Она мастерски орудует палочками в миске.
– Мне не нужна помощь. – Наблюдаю за ней.
Я не смогу повторить её движения даже вилкой, наверное, это тайное знание – секретная школа Шаолиня!
– Поздно. Мы договорились. Ты заплатил. – Она умеет улыбаться не переставая жевать.
– Как?
– Снял с «мастер-карт» полторы тысячи долларов. Ты щедрый. Спасибо!
– Это невозможно!
– Это Камбоджа. Всё возможно. – Протягивает мою карту. – Вчера ты забыл в банкомате.
– Пиздец!
– «Питзец»! Красивый язык – финский, – повторяет она.

– Я тебя выбрала. Решила сама. Не шлюха. Буду показать тебе Азию.
Улупи, так её звали.
Невысокая. Чёрные угольки глаз сверлят исподлобья. В теле, осанке, движениях плавная уверенность в себе. Нет притворства и сладкой липкости тайских и кхмерских проституток. Она не стремилась мне угодить. Симпатичная, но не броская, не яркая.
За короткий срок смогла организовать моё разлагающееся существование. Самостоятельно выбрала маршрут, наметила остановки, посчитала мой бюджет, приняла решение.
– Завтра уезжаем.

Автобус движется по пыльным дорогам. Джунгли стеной. Жару чередуют ливни. В моей кипящей голове не остаётся картинок, лишь блики. Клубок её тела рядом. Жизнь перешла в активную фазу сна. Я вне реальности. Вне…
Меняем города, постели, климат, вид из окна. Чувствую себя на карусели, когда пейзаж превращается в густые подтёки, а время в смолу. Ещё один город с узкими улочками полными мотороллеров, грязных детей, калек, попрошаек, моторикш. Ещё один блик. Маленькая девочка тянет руки навстречу, поёт – «Ва-а-ан дола-а-а миста-а-а-а!» Небо болезненного цвета желтухи. Теряю ориентир во времени суток – утро, день, вечер – «Ва-а-а-ндола-а-амиста-а-а! Вандола-а-а!» Чувствую, как ухожу на дно, тону с открытыми глазами.
Всё начинается с движения рук. Поворачиваешь кисти ладонями вверх. Расслабляешь голову, плечи, спину. Падаешь назад. Сильный поток времени подхватывает тебя, крутит. Плавно, медленно тащит вниз по течению. Тёплые воды играют грузным телом, как щенок мячиком. Что бы ни случилось, ты расслаблен, готов ко всему – к любому повороту, к любому порогу. Глаза раскрыты.
Моя религия – безысходность, моя молитва – я сам.

Наше обоюдное существование зависело исключительно от неё. Она выбирала отель, выбирала место, выбирала, где есть вечером, что делать днём. При этом совершенно не боролась с моим азартом поглощения наркотиков и алкоголя. Даже иногда помогала выбрать хороший кайф.
Секс был, но как её собственная воля, именно в тот момент когда хотела ОНА. Я превращался в жертву, она – в хищника, овладевая мной. Её тело с фантастической гибкостью оплетало моё. Стальной хваткой змеи держала в кольцах пульсирующей страсти. Я чувствовал себя полностью выжатым, раздавленным. Бессильно откидывался на кровать в сне-забытье. Утром, она будила меня, мы шли пить кофе и двигаться дальше.
Улупи запретила мне водить мотороллер, поэтому везде я передвигался за её спиной. Она превосходно водит, может на полном ходу развернуться через встречный поток. Я инстинктивно закрываю глаза и сильно вжимаюсь в неё. Она громко смеётся и прибавляет скорость.

Густые мотки электрических проводов, грязь под ногами, шумные улицы, невыносимая жара. Уля ожесточённо торгуется с продавцом.
– Эти шорты стоят не больше доллара. Он хочет десять. Это дорого!
– Брось, деньги есть.
– Нет, я не куплю дороже!
Она ругается сильно жестикулируя. Продавец, смачно сплёвывая, тычет в меня пальцем и что-то гневно кричит. Хватаю его за шею, сжимаю кадык, прямо уставившись в его испуганные глаза. Из-за спины выбегают какие-то люди и начинают верещать. Придушенный продавец закатывает глаза, его хилое тело ослабевает.
– Отпусти его! – Голос Улупи ясно доходит до меня сквозь общий гул голосов.
Не просьба, приказ! Безвольно повинуюсь. Кхмер бессильно падает на тюки с барахлом, затравленно снизу смотрит на неё. Протягивает шорты, умоляя, твердит:
– Фри, фри. Фо ю! Фри-и. Нот мани.
Люди вокруг молча пятятся от нас, и вовсе не я тому причина. Все с неподдельным ужасом смотрят на мою спутницу. Уля застыла посреди лотков, гневно смотрит на продавца и шипит, издаёт низкие свистящие звуки. Общее оцепенение.
– «Нот мани» это хорошая цена! Пойдём, – говорит она и кидает мне шорты.
– Что это было?
– Не спрашивай!
Я решил быть не любопытным, мало ли что случается в Азии.

Она чувствует погоду мистическим образом. На полпути резко тормозит мотороллер.
– Будет дождь!
– Небо без туч.
– Сейчас будет! Снимем номер здесь! Хочу тебя.
Через несколько мгновений небеса прорывает многочасовым ливнем. Наши тела сплетаются в ближайшем отеле. Окна раскрыты, мы слышим громкую барабанную дробь дождя по железному навесу. Она душит меня в стальных объятьях желаний.
– Люблю дождь!
Лёжа, смотрю, как Улупи голая высовывается по пояс в окно. Вода струится по волосам, лицу, плечам, груди, стекает в лужи под ногами.

Внезапно посреди чёрного полога дождя она говорила:
– Всё! Дождя не будет!
И через пару минут тучи уходили, солнце снова жгло нам головы.

Яичница глазунья с беконом, бутылка «Tiger», поджаристый тост, сигарета – мой обычный завтрак. Уля пьёт кофе с круассаном. Простое меню – осколки мёртвой империи, чьи блики отражаются на грязной посуде местного общепита. Индокитай.

Наш путь имел какой-то особый смысл. Неделю бродили по развалинам Анкора, дышали запахом древних стен, молча сидели среди каменных глыб, ловя случайное секундное просветление. Моя спутница заворожено смотрела на храмы, нежно гладила настенные фрески. На барельефах Байона изображены петушиные бои, танцы, монахи, сцены из обычной жизни. Ничего не поменялось здесь! Не хватает лишь изображений мотороллеров.

Не знаю, что меня больше поразило в этом путешествии: гигантский заброшенный город в джунглях или чистое детское восхищение Улупи. Она внезапно замирала, вжимаясь в стены, молча, еле дыша, что-то тихо шептала, начинала улыбаться, искриться изнутри.

Через семь дней пребывания здесь я стал задыхаться, начал слышать голоса мёртвого города. Сны смешались с реальностью. Увидел тени давно ушедших дней. Уличный шум наполнил мои уши. Обхватив голову руками, сцепив виски, я пытался остановить нахлынувшую боль. Призраки окружали. Старые стены начали говорить. Толпы бредущих по улицам прохожих, шумный рынок с торговыми рядами, арена с бойцами бокатор, давно умершие дети тянут ко мне руки и что-то поют на неизвестном языке, золотая ткань опоясывает каменную фигуру Будды, за его спиной медленно качается пятиглавая змея.
Улупи взяла моё лицо в ладони, нежно поцеловала в лоб.
– Слишком тяжело! Я виновата. Ты описался.
На следующий день мы уехали в Сиануквиль.

Южно-китайское море, Сиамский залив. Вдоль побережья от одного безлюдного пляжа к другому. Белый, как манка, песок, горячая солёная вода. Снежные облака кораблями плывут над склонёнными головами пальм. Наши загорелые тела, прижавшись друг к другу, лежат на самом солнцепёке. Моя левая рука крепко сжимает бутылку. Небо инфантильно покачивается надо мной. Кожа горит, будет ожог. Белые складки незагорелой кожи на изгибах рук и ног. Сил нет отползти в тень или залезть в воду.
Она приподымает солнечные очки, улыбается:
– Стало лучше? Надо двигаться дальше, нельзя останавливаться.
– Постоянно куда-то бежим, зачем?
– Мы ищем.
– Что?
– Тебя.

Меняется вид в окне автобуса, меняются названия и этикетки местного лагера: «Angkor – Premium», «Black Panther – Stout», «Bayon – Pilsner», «Vbeer – Lager», «Phnom Penh Beer», «Chang – Classic». Не меняется лишь вкус – вкус тёплой мочи.
По проходу меж кресел гуляют куры. Печёт, как будто забыли закрыть дверь небесной пекарни. Трясёт на ухабах. Водитель включил телевизор с караоке. Местные хором что-то поют. Я слышу лишь одно: «Ва-а-а-а-ндола-а-а-а миста! Уа-а-андола-а!»

Въезжаем в густое облако тумана. Вокруг всё замирает. Негромкий рокот мотора и медленное покачивание в такт движения. Смотрю вниз на свои ноги. Две худые волосатые жерди, на которых мешком висят штаны. Пытаюсь вспомнить, как я оказался здесь, как дошёл до этого. Но чем дольше пьёшь, тем призрачней становится причина, зачем ты это делаешь. Второстепенные цели суицида.

На очередной остановке покупаю самокрутку в баре. Брезентовый навес, старый ящик-телевизор и двадцать пластиковых стульев. На экране тайский бокс. Мужчины хором вскрикивают и вскидывают вверх сжатые кулаки. Невдалеке жарят большую свинью на гриле. Сажусь в углу. Взрываю.
Чёрно-красный диск солнца медленно сползает к горизонту. Моя спутница молча садится на корточки рядом. Солнечные зайчики пляшут в такт моему безумию.

Незаметно путь лёг через официальные границы, разные страны. Мы поменяли жёсткие сиденья кампучийских автобусов на мягкую кожу кресел Тайских авиалиний. Стены Анкора, грязь Пномпеня, пляжи Сиануквиля и Кампота сменили острова Таиланда и старые ваты северной части страны Лампанг, Сукхотай, Чиангмай.
Улупи вернула меня в каменные джунгли Бангкока. Ведомый за руку, я открыл удивительный мир – в нём не было привычной пьяной копоти Каосан-роуд, борделей и баров. В течение недели мы изучали храмы, множественные лики Будд, улыбающиеся лица монахов, маленькие мастерские художников. Древние голоса истории снова стали звучать внутри.
Мы словно преследуем, догоняем кого-то давно умершего, растворившегося в пыли веков. Бежим по следам минувших лет. Ищем среди старых стен тени растворившиеся в спирали бесконечности.

Пить я не бросил. Делал это скорее механически, по инерции, методично топя себя в алкоголе. Но перестал тонуть, в организме наступил момент пресыщения. Пропало состояние пьяной ваты, эйфории, полёта. Хлестал из горла бутылки, но никак не мог почувствовать себя пьяным, только чугунные гири усталости наваливались на плечи, прижимали меня к земле.

– Другой город. Другая страна, – говорит Уля, разглядывая в окно такси многоуровневые бетонные развязки Бангкока.
– Это Таиланд.
– Название не имеет смысла! Город другой. Двигаемся дальше.

Перед храмом Лежащего Будды стоит группа соотечественников. Устало курят. Улупи ведёт меня за руку. Размалёванная, грузная тётка тычет в нас пальцем:
– Со шлюхами на экскурсии ходят, стыд!
Я останавливаюсь напротив неё:
– Ты-то себе цену знаешь!
Неожиданный ответ на повседневное хамство в чужом мире.

Из Таиланда на автобусе до моста «Дружбы» через мутные воды Меконга. В Лаос, в столицу Вьентьян. Оттуда в нарко-рай Вангвианг. Опиумный чай, грибы, амфитамины из Изсингкока от племени акха, трава. Дальше в Луангпхабанг. Рисовый самогон в глиняных кувшинах. Пещеры. Водопады. На улице продают варёных летучих мышей. Луангнамтха. Медленная пыльная страна, пребывающая в полудрёме.
Я потерял возможность опознавать города, деревни, страны, нации. Кхмеры, тампуаны, пнонги, крунги, куой, тайцы, лао, хмонги, мьен, вьетнамцы, китайцы. Все стоят в длинной очереди предо мной и что-то требовательно кричат, каждый на своём языке, размахивают руками, норовят ударить, схватить меня, прячусь за её спину. Как маленький мальчик смотрю из-за материнской юбки на опасность, на медленно разгорающееся пламя собственного страха.
Пхонсаван – долина гигантских кувшинов. Попадаются ржавые остовы танков, предупреждения о минах – отголоски страшной, безжалостной войны.
Улупи поворачивается ко мне:
– Тебе нравиться здесь?
– Красиво! Но вы постоянно воюете.
– Насилие лишь признак взросления. Мы меняем кожу.
Чампасак и храм Ваи-Пхы. Таинственная цивилизация тямов. Паксан, дальше граница с Вьетнамом и Ханой.

Просыпаюсь рано утром. Бодро вскакиваю с постели, чищу зубы. С интересом разглядываю в окно новый город.
– Какие у нас планы сегодня, босс?
Уля лежит на кровати. Простыня свалилась на пол. Золотые лучи солнца играют на её смуглом теле. Спит, улыбаясь во сне. Одеваюсь. Спускаюсь в холл гостиницы. Портье вежливо кланяется.
– Будете завтракать, сэр?
– Конечно!
Тост, две сосиски с омлетом, ананасовый фреш, чашка зелёного лотосового чая с огромным куском медового торта.
– Ещё с собой. Кофе и круассан.
– Да, сэр.
– Что это за город?
– Хьюи, сэр.

На большом экране перед ресэпшэн показывают мировые новости. Пожилой диктор-азиат что-то стрекочет, за его спиной снег падает на золотые купола Москвы. Инстинктивно сажусь перед телевизором. Внимательно слушаю непонятную речь.

– Я тебе кофе принёс.
– Привет! Ты рано.
Она садится на кровати и потягивается. Чёрные как смоль волосы струятся по голым печам. Да и хрен с ним с кофе!

– Ты изменился.
Уля лежит на моём плече, курит, стряхивая пепел в непочатую чашку кофе. За окном моросит мелкий дождь. Я трезв третьи сутки. Чувствую себя счастливым рядом с ней.

Улупи раскрылась в моих объятиях в великолепную розу. Красота её стала доступной. Я смотрел и удивлялся, как мог не разглядеть этого раньше. Высохшее умирающее дерево моей души вновь пустило корни и покрылось листвой. В груди свили гнездо птицы любви. Чувствую их трепет, взмахи крыльев, слышу тихий сладкий щебет.
Я стал другим – она изменила меня.
Как влюблённая пара молодожёнов, держась рука за руку, целуясь на каждом углу, мурлыча, смеясь по глупостям, мы продолжали путь по Вьетнаму. Смотреть здесь нечего, всё уничтожено ковровыми бомбардировками, выжжено напалмом. Сравнить ещё один непохожий кусочек Азии – разноцветное стёклышко в калейдоскопе Индокитая.

 

Шаг второй: Немного смерти

«Чтобы победить все болезни,
нужно уничтожить всех врачей»
Пол Пот

Лопасти потолочного вентилятора гонят кипящую смолу воздуха из угла в угол небольшого сайгонского бара. Немногочисленные посетители, в основном «фаранги» – иностранцы. Постный местный лагер кипит в бокале. Жара накрыла город. Каждый новый вздох – не просто движение грудной клетки-диафрагмы. Нет, ты отгрызаешь кислород, глотая его кускам острыми, неровными, скребущими и режущими гортань в кровь.
– Ты русский? – Невысокий седой мужчина лет семидесяти.
Европеец. Испещрённый морщинами лоб, чисто выбритое лицо. Рубашка с короткими рукавами аккуратно заправлена в строго наутюженные брюки. Сандалии с белыми носками. Отсутствие часов. Ровный шоколадно-кремовый загар выдаёт постоянного обитателя Азии. Бамбуковая трость в левой руке.
– Ты ведь русский? – Он настойчив.
Неожиданный вопрос в неожиданном месте – я сижу в душном баре, купил бокал местного лагера «Saigon».Тысячи мотороллеров, как необузданная волна цунами, несутся по улицам.
– Да, но полгода не говорил по-русски. – Даже думать я начал на ломанном английском.
– Ты практикуешь намного чаще меня. Могу на «ты»?
Он бесцеремонно садится за мой столик. Поведение волевого жёсткого руководителя.
– Сергей Павлович! – Сильное рукопожатие, стойкий запах пота смешанный с ароматом крепкого табака. Представление не требует взаимности.
– Выпьешь со мной?
– Выпью.
– Тогда водка. – Он подымает вверх руку с двумя вытянутыми пальцами, кричит бармену на вьетнамском.
Официант ставит две полные стопки рядом с моим бокалом, меняет пепельницу на чистую, кланяется. Учтивый ритуал абстрактной вежливости.
– Не обижайся, мне нужно выговориться, причём исключительно на родном языке. Тут если и встретишь своего, то руки жать не хочется, не то, что душу изливать. Ты же, на первый взгляд, человек ровный. Час уже с кружкой пива сидишь, молча, задумчиво. – Сергей Павлович резким хуком отправляет содержимое рюмки в рот.
Чуть морщится, крякает в кулак, снова кричит на вьетнамском. Пред нами вырастает пол-литровая бутыль шведской водки. Мой собеседник наливает до краёв, пьёт, откидывается на спинку стула, закуривает.
– Давно я здесь. Уже и страны нет той, что послала сюда. Во Вьетнам попал в начале семидесятых. Сложное время, разгар войны. Задача, поставленная предо мной, как перед военным консультантом – преподавать командирам Вьетконга тактику ведения партизанской войны. Обучить боевых командиров разрозненных отрядов действовать в условиях полной изоляции по единому сценарию генеральной стратегии. Без связи друг с другом, без прямого руководства, без тактических карт.
Признаться честно, на момент моего прибытия надобность во мне, как в учителе, уже отпала. Вьетнамцы научились действовать слаженно, быстро и смело. Огромные военные формирования безропотно подчинялись единой цели, проводили гениальные боевые операции, приводя противника в ужас и смятение. Мы же, военные тактики-инструктора, начали перенимать секреты у своих учеников, признавая мудрость подчас безграмотных деревенских пареньков управляющих сотнями солдат.
Легко не было, но мы стали единым целым, делали одно правое дело, боролись за свободу этой страны. Вьетнамцы дрались фанатично, до последнего патрона, шли в рукопашную на американских десантников в два раза крупнее их. Мой официальный статус – гражданское лицо, случайный турист в гуще сражений. Попади в плен к противнику, от меня открестились бы все, кроме товарищей по оружию, а они сложили бы свои жизни ради меня. Не примите это за красивые лозунги или пропаганду. Патетику жизни диктуют обстоятельства. И здёсь всё было честно: мы вместе против них. Боевое братство. Интернационал, каким он должен был быть.
Советские офицеры здесь находились не одни. Рядом с нами воевали восточные немцы, северные корейцы, чехи, китайцы, кубинцы. Вооружённый конфликт – превосходный полигон испытания нового оружия, новых тактик. Использовать такую возможность старались все.
Работали втроём. Я,– советский инструктор, кубинец Хавьер и вьетнамец Зунг. Мудрое решение соединить научную системную стратегическую мощь военного образования Советского Союза с исключительным опытом партизанской войны Кубинской революции, безумную жажду победы и готовность учиться вьетнамских патриотов. Так мы и воевали до самого конца, пока корабли под звёздно-полосатым флагом не ушли с горизонта. В этот город входили на танковой броне с автоматами в руках. Втроём неотступно! Вместе. Счастливые и пьяные от победы.
Когда мужчины живут, как звери, войной, они сбиваются в стаю. Так проще выжить, прижавшись спиной к спине. Мы были не исключение. Не было в жизни моей ближе и роднее людей, чем братья Зунг и Хавьер. Заботились друг о друге, прикрывали и помогали. У старшего из нас, Хавьера, двое девочек-близняшек на Кубе – Тереза и Мария, жена Анна. Девушка по имени Май, ждала Зунга в Хошимине. Моя мама в Воронеже. Одна семья. Наш мир, за который мы и дрались.
После победы, в семьдесят пятом, меня вернули в Союз. Связи оборвались. Знаю, что Зунг ушёл из армии, вернулся в Хошимин, женился на Май, начал делать карьеру по партийной линии. Хавьер растворился в джунглях с какой-то секретной миссией.
В семьдесят восьмом похоронил маму. Рак. Маленький холмик на кладбище – единственная связь с Россией. Когда в семьдесят девятом Вьетнам вторгся в Кампучию, на предложение вернуться в Азию согласился, не раздумывая.
Вьетнамцы взяли Пномпень, красные кхмеры засели в непроходимых джунглях на границе с Тайландом. Снова партизанская война, диверсии, локальные бои. Всё поменялось местами. Первое время был при штабе. Наскучило. Упросил руководство отпустить на передовую.
В это время, реализовывалась программа использования отрядов перебежчиков во внутренней диверсионной деятельности в тылу врага. Небольшие боевые группы кхмеров постоянно принимали то одну, то другую сторону в конфликте. Нашим заданием было формирование единой стратегии действий у подобных разрозненных отрядов. Был организован полевой лагерь обучения командиров – перебежчиков.
Постепенно поняли, что необходимо обучение в быту. Начали практиковать отправку вьетнамских инструкторов непосредственно на место деятельности кхмерских партизанских отрядов. Иногда посланники исчезали, как и группы, к которым они отправлялись. Ходили слухи о тайных диверсионных полпотовских отрядах, уничтожающих внутренних предателей, перебежчиков и сочувствующих, но официального подтверждения их существования не было. Поэтому генштаб не принимал эти домыслы всерьёз. Предполагалось, что мы имеем дело с разрозненными и несвязанными силами противника, ведущими хаотичное сопротивление в горных приграничных с Таиландом районах.
Однажды пришли разведданные от агента в джунглях о переходе на вьетнамскую сторону группировки около сотни человек под командованием некоего Нуон Мока, племянника одного из высокопоставленных руководителей красных кхмеров. Дело политическое, необходимо срочное присутствие в отряде перебежчиков представителей высшего командования вьетнамской армии как гаранта безопасности. Сам отряд нужно было сопроводить на контролируемые нами территории. Эту миссию поручили мне и вьетнамскому лейтенанту Чан Ту. Парень совсем молодой, лет двадцати. Сын генерала – страховка для кхмеров.
Вертушкой нас забросили в джунгли. На месте высадки встретила небольшая группа из десяти бойцов и двое суток уводила нас глубоко в леса, контролируемые полпотовцами. По прибытию в лагерь отряда мы обнаружили следы недавнего боя. Было видно, что сражение имело скоротечный, но весьма ожесточённый характер. Судя по всему, внезапный конфликт родил перестрелку и рукопашный бой. Присутствовали следы взрывов ручных гранат. Нас под прицелами автоматов усадили на землю у дерева на краю небольшой поляны. Чан Ту пытался спорить, но получил удар прикладом в лицо.
Вокруг стояли молодые люди в чёрной униформе с красными шарфами, самому старшему было не больше двадцати пяти, младшему лет восемь. Все хорошо вооружены. Присутствовало китайское, советское и американское оружие, в основном автоматы. Командовал невысокий молодой кхмер с перебинтованной щекой. Он отдавал короткие, еле слышные приказы, подчинённые повиновались молча, безропотно.
На поляну вывели пленных. Пока конвоировали, их усиленно избивали. Позже за руки и ноги, волоча по земле, притащили раненых. Всех свалили в единую кучу в центре. Рядом с нами на корточки присела девочка лет четырнадцати. Начала говорить на вьетнамском языке:
– Буду переводить вам.
– Что здесь произошло? Нас должны были ждать! Где Нуом Мок? – начал кричать лейтенант.
Девочка перевела командиру. Тот усмехнулся, дал короткое распоряжение. К нашим ногам кинули отрезанную мужскую голову.
– Ему скажи. Он готов тебя выслушать, – был ответ командира.
Последовали удары прикладами в голову – я потерял сознание.
Когда пелена боли и беспамятства сошла, руки и ноги оказались связаны. Вечерело. Тишину джунглей рвали неистовые крики людского ужаса. Солдаты добивали пленных и раненых ножами. Делали это скрупулезно и деловито, без проявления каких-либо эмоций, как опытные забойщики на убое скота. Один держал жертву за волосы, другой за ноги, третий перерезал сонную артерию штык-ножом, вытирая окровавленное лезвие об одежду убитого.
Рядом с нами на корточках сидела девочка-переводчик, нежно обняв АК-47, и со скукой и апатией смотрела на происходящую расправу. Заметив, что я пришёл в себя, улыбнулась и сказала:
– Истинный Кхмер учит: «Тот, кто протестует против нас, является врагом; тот, кто выступает против нас, является трупом».*
Несколько суток нас тащили через джунгли, уходя всё выше в горы. На любые вопросы и просьбы ответ был один – удар прикладом в лицо. Никто с нами не разговаривал. Еду бросали вечером, как собакам в грязь.
Мой товарищ держался хорошо, безмолвно принимал избиения и унижения. Отряд, в котором мы оказались, был не большой, насчитали сорок девять человек. Действовал полностью автономно – за несколько дней пути не было ни посторонних курьеров из штаба, ни радиосвязи. Я отметил, что мы осторожно обходим деревни и возможные места встречи с людьми, передвигаемся, как опытное диверсионное подразделение. Группа шла в полной тишине. Дисциплина и порядок являлись исключительными и заставляли меня, как профессионала, завидовать и уважать командира, способного добиться такого понимания и безропотного подчинения внутри боевого коллектива.
На восьмые сутки встали лагерем вблизи небольшой горной деревушки. Из нашего убежища были видны ровные поля и фигуры работающих людей на них.
– Опиум, – сказал Чин Ту.
Позже под вечер в расположение отряда пришли крестьяне. Шесть человек. Невысокие мужчины в годах, чьи лица исчертила паутина морщин. С собой на длинном шесте принесли жареную свиную тушу. Деловито поздоровались с командиром, сели у костра, стали вести размеренную беседу. Вьетнамец начал тихо шептать:
– Я немного понимаю. Продают лауданум – настойку опия. Торгуются о цене. Жалуются, что места для полей мало, а подниматься выше боятся. Там другое племя – старые люди. Пропадают мужчины. Просят помощи.
Чуть позже импровизированный пир закончился весельем – кормлением пленных костями. Нас заставляли грызть объедки без помощи рук. Любое сопротивление пресекалось избиением. Участвовали солдаты и крестьяне – полное единение народных трудящихся масс с армией. В какой-то момент я потерял сознание.
Утром меня и лейтенанта поставили на колени перед командиром. Рядом села переводчица. Жестом он отказался от её услуг.
– Я говорю на вьетнамском. Завтра мы идём высоко в горы, вверх. Будет трудный переход. Мы не можем тащить вас на привязи. Вам развяжут руки и распределят поклажу. Любая попытка к бегству – расстрел! Любая попытка рассекретить группу – смерть! Вы меня поняли?
—Да, но кто вы?
– Ангка** говорит – «Мы правим вечно, пока никто не знает кто мы».
Он резко встал, достал из внутреннего кармана серебряный портсигар с сигаретами, зажигалку в тон, закурил.
– Вы собственность Ангка.
Нас развязали, выдали рюкзаки, стали кормить на равных. Трое суток в полной тишине лезли вверх по отвесным скалам и непроходимому лесу. Не зажигали костёр. Солдаты спали по очереди, круглосуточно неся караул. Любой наш вздох, случайное слово, неправильно воспринятое действо могло служить причиной моментальной смерти. Когда устаёшь ждать расправы, обретаешь полную апатию к происходящему. Мы погрузились в ритм движения группы, слились с ней.
На четвёртый день на пути появились тропы и следы человеческого пребывания: аккуратно сложенные мотыги, одинокий кувшин с водой, вязанка дров. Отряд разбил лагерь рядом с одной из горных троп. Чуть выше выставили разведчиков для наблюдения за посторонним движением.
В засаде группа провела двое суток, прежде чем взять в плен одинокого пожилого крестьянина. Невысокий смуглый мужчина лет шестидесяти, не кхмер. Не сопротивлялся, покорно следовал за конвоирами. При допросе молчал, прямо смотрел в глаза командиру и улыбался. Его поведение выводило полпотовцев из себя. Началось методичное избиение.
— Это чамы. Они не говорят по-кхмерски, – сказал Чин Ту.
Пленному перерезали горло, тело спрятали в зарослях. Отряд начал готовить оружие к бою. Неожиданно дозор сообщил о приближении двоих мужчин – они сошли с тропы и двигались прямо к нам. Когда гости вышли в расположение группы, все автоматы нацелились в их сторону.
Пришедшими оказались слепой старик, тоже чам, и мальчик-кхмер лет шести. Они подошли к старшему. Старик начал что-то говорить, монотонно раскачиваясь в такт, малыш переводил на кхмерский. Солдаты стояли в оцепенении. Закончив говорить, старый чам сел на корточки, юный переводчик послушно уселся рядом. Командир прислонил дуло пистолета к голове старика, плюнул ему в лицо, выстрелил. Мальчик не шелохнулся, продолжал сидеть рядом с распластанным телом старшего товарища. Его убила ударом приклада по голове, девчушка, переводившая нам ранее. После первого удара мальчик был ещё жив, лежал без звука, лишь кровавые пузыри шли изо рта. Девчушка встала над ним, взметнула высоко вверх руки с АК-47 и, как лом, опустила автомат ему в темя.
На краю тропы бойцы отряда сложили всю поклажу, оставив лишь боекомплект. Группа выстроилась в цепь. Нам ремнями связали руки за спиной, соединив петлёй шею, что не даёт возможности конвоируемым сгибаться вперёд, приходится медленно ступать, расправив спину. За спиной шла девочка. Она вытерла кровь с приклада о мою одежду.
Простите за столь детальное описание случившегося. Каждая секунда того дня живёт все эти годы внутри моего мозга. Каждое мгновение тех далёких дней я переживаю снова и снова. Испытываю огромную потребность выговориться, поделиться этим.

Собеседник наливает полную стопку водки, выпивает. Разминает левое колено. Я сочувственно смотрю на трость:
– Боевая рана?
Сергей Павлович улыбается.
– Нет, мотороллер сбил две недели назад. Пьяные австралийские подростки. Случайность!
Новый мах и следующая порция водки отравляется вглубь его желудка.

– Группа растянулась в линию. Посредине медленно шли мы с вьетнамцем, подгоняемые девочкой-переводчицей. Жёсткими тычками дулом автомата, она заставляла нас идти в ритм со всем отрядом. Пройдя в скором темпе километра три, мы свалились наземь, как подкошенные. Сил идти в столь противоестественной позе больше не осталось.
– Стреляй! Мы никуда не пойдём, – зло выкрикнул Чин Ту, за что сразу молча получил в зубы прикладом от милой кхмерки.
Пока вьетнамец выплёвывал обломки зубов с кровью, девчушка дала сигнал остановки для всей группы. Через пару минут на тропе появился командир, пылающий гневом. Немного попинав наши обмякшие тела, командир что-то сказал юной полпотовке и вернулся в джунгли. Она привязала нас спинами к массивным деревьям, лицами друг напротив друга. Спеленала профессионально, не оставив и малейшей возможности развязаться самостоятельно. Уходя, догонять отряд, не забыла подарить напоследок нам по увесистому удару в грудь. И также, совершенно безмолвно убежала вверх по тропе, по-детски подпрыгивая на ходу.
Немного придя в себя, я спросил лейтенанта:
– Что произошло в лагере? Что сказал старый чам?
– Старик сказал, что красные кхмеры не достойны их женщин, и всё равно умрут. Если солдаты сложат оружие и уберутся немедленно прочь, возможно, у них будет шанс выжить. Безрассудный поступок! Кхмеры уничтожат деревню.
Минут через сорок одинокого пребывания на краю тропы, мы услышали звук автоматных очередей в джунглях. Судя по выстрелам – это был расстрел. Крестьяне не оказывали сопротивления, видимо совершенно не владея огнестрельным оружием. Скоро треск автоматных очередей сменился одинокими выстрелами. Вьетнамец поднял голову:
– Добивают раненых. Несвойственное для кхмеров расточительство патронов. Обычно просто забивают до смерти или режут горло.
– Это расправа. Они разгневаны.
Мы снова впали в забытьё. Тишина и медленно наползающая темнота подавили желание бороться. За нами вернулись. Добрая знакомая и малыш лет девяти с «Калашниковым» на шее вынырнули из вечернего тумана. Оба были сильно возбуждены и желали поделиться своими эмоциями:
– Всех мужчин убили! Я застрелила четверых! – Девочка вытянула вперёд руку, чтобы на пальцах показать нам сколько убила. – Они вышли с копьями и мотыгами. Дикари! Оставили только женщин. Будет пир, а потом они пожалеют, что остались живы! Все умрут!
– Ты же девочка. Ты в куклы играла?
Она с отвращением скривилась:
– Мы взрослые с момента, когда начинаем стрелять из автомата. Куклы – пережиток, буржуазная грязь!
Нас привели в деревню. Бамбуковые дома с крышей из листвы, с бедной утварью внутри. Обычное поселение горных племён. Рядом с крайним домом несколько старух и девочек складывали в кучу окровавленные тела мужчин. Около полтора сотен тел. В центре деревни на небольшой инсценированной площади сидел отряд. Нас, связанных по рукам и ногам, бросили у стены одного из домов. Со своего места мы могли наблюдать за всем происходящим.
Горели костры, варили рис, жарилось мясо, обнажённые по пояс молодые женщины прислуживали боевикам, разнося в глиняных кувшинах вино. Другие женщины покорно сидели по периметру. Оружие лежало рядом с кхмерами. Они были готовы в любую секунду начать стрелять. Командир находился в окружении своих солдат, зорко следя за происходящим пиршеством, отдавая команды через подручных.
Внезапно случилась перебранка. Вскочили четверо кхмеров, вытащили из группы сидящих статную дикарку лет сорока, бросили к ногам командира. На защиту пленницы бросились прислуживающие молодые девушки. Их сбили с ног, двоим перерезали горло.
– Это хозяйка деревни, – прокомментировал вьетнамец.
Пленницу поставили на колени рядом с командиром. Пир продолжился.
Немного позже старухи принесли несколько полных холщовых мешков. Высыпали содержимое на землю. Отрубленные головы стариков, мужчин, мальчиков, ровным слоем разложили в середине пиршества. Кхмеры стали срывать одежды с девушек. Заиграла музыка – небольшой оркестр из совсем маленьких девочек.
Пленницы начали танцевать, присев, переступая с ноги на ногу, рисуя замысловатые фигуры одними кистями рук. Плавные движения кхмерского балета. Танцующие нагие женщины на головах собственных мужчин на фоне языков пламени и чёрного ночного неба.
Принесли новые кувшины. Круг из танцующих пленниц увеличивался. В него вытолкнули хозяйку. Она скидывает одежду, начинает извиваться в такт ускоряющегося ритма, стоя напротив командира. Вино льётся рекой. Солдаты вскакивают со своих мест, обнимают танцующих, срывают с себя одежду, увлекают женщин в объятия, валят не землю. Танцующие не сопротивляются, отвечают взаимностью. Даже девочка-кхмерка громко смеясь, тянет на себя двух нагих пленниц. Спятившие жестокие дети в безнадёжном диком танце похоти. Пьяный возбуждённый командир валит хозяйку наземь. Адские пляски оргии. Крики, визг, движения тел сливается с медитативным рисунком мелодии.
Мы замечаем, что из общей свалки постепенно незаметно выскальзывают женщины, одна за другой, унося с собой оружие. Солдаты, не замечая их исчезновения, принуждают к сексу друг друга.
Вряд ли меня можно назвать моралистом, но то, что мы увидели, выглядело ужасно. Происходящее приобретает форму насилия. Возникает стычка меж нагими боевиками. Ожесточённая драка. В ход идут кулаки, локти, колени, осколки глиняной посуды, отрубленные головы крестьян. В кровавой схватке режут глотки, ломают кости, выворачивают руки. Безумие продолжается до самого рассвета.
Под утро в живых остаётся восемь кхмеров. Они раненые и обессиленные валяются в лужах крови. Женщины связывают их. Нас вместе с оставшимися в живых солдатами ведут в небольшой сарай. Среди выживших – командир, его левая рука сломана, правое ухо откушено, на лбу рваный неглубокий порез.
– Он убил нашу девчушку, она ему ухо откусила и сожрала. – Чин Ту смотрит на голых и окровавленных кхмеров с нескрываемым презрением. – Глупцы! Надо было бояться женщин, а не мужчин.
Через несколько часов на пол сарая бросили одежду. Всех развязали. Принесли кувшины с водой. Вьетнамец шепнул:
– Не пей! Они добавляют отвар опиума, чтобы контролировать нас.
Так и есть, через полчаса боевики впали в сон. Мы решили обсудить наше будущее:
– Что будем делать? – спросил лейтенант.
– Пришло время мести. Мои личные счёты!
Женщины не имели опыта тюремщиков, поэтому не потрудились забрать у нас ремни. Я пропустил голову командира в петлю. Упёрся коленями в грудь. Начал душить. Пару минут, и дело было сделано. Достал из его нагрудного кармана портсигар и зажигалку… Серебряный портсигар и зажигалку в тон, с гравировкой на испанском: «Нашему папочке и мужу от его любящих девочек Марии, Терезы и Анны». Закурил.
Двери отворились. Нас двоих вывели на улицу, поставили на колени посреди двора. Пришла хозяйка деревни села перед нами на корточки и долго смотрела в глаза. Глубоко жутким холодным взглядом, без эмоций.
– Вы мне не нужны! Уходите прочь.
Мы встали и медленно, придерживая друг друга, пошли. Я остановился и обернулся. Обжигающиё холод её глаз сковал все вопросы:
– Ты обречён, нести его тень всю оставшуюся жизнь, – сказала хозяйка.

Сергей Павлович гасит жажду водкой.
– Куришь? – протягивает раскрытый серебряный портсигар. Беру сигарету. Щелчок зажигалкой, закуриваю. Морщусь, он замечает это:
– К местному табаку надо привыкнуть. – Откидывается на спинку стула, продолжает своё повествование:

Ниже по тропе мы обнаружили схрон со снаряжением группы. Продукты, ножи, одежда, верёвки, патроны, гранаты, го ни одного ствола, ни пистолета, автомата или винтовки. Ничего.
– Ты слышал её? – спросил вьетнамец, когда мы расположились на ночлег.
– Каждое слово.
– А на каком языке она говорила?
– Не знаю. Всё воспринималось, как на русском… – Я удивлённо вспоминал прощальную сцену с хозяйкой племени.
– Она даже рта не открывала!
Больше мы об этом не разговаривали.

Три недели бродили по джунглям, обходя стороной поселения, избегая любой возможности встретить людей. Вода кончилась, пили из луж и ручьёв, кончились продукты – жевали листья и ягоды. Не жгли костров, боясь привлечь к себе внимание, двигались осторожно и медленно – сказывалась острая боль после побоев и ран, полученных от полпотовцев. Шли инстинктивно, борясь со слабостью и сном, чтобы выжить назло и вопреки.
Когда совсем обессилили, таща друг друга через заросли, неожиданно выскочили прямо в центр расположения небольшого отряда. Человек десять плохо вооружённых, бедно одетых кхмеров. Наше внезапное появление произвело эффект. Они были испуганы и растеряны. Представьте: из самой чащи вываливаются оборванные, заросшие и исхудавшие вьетнамец и европеец в походной униформе противника. Общий шок. Руки дрожат, старые винтовки валятся из рук. Мы выхватили гранаты, размахивая ими над головой.
– На землю! Быстро! – кричит Чин Ту.
Кхмеры попадали. Мы подхватили оружие. Стоим в ужасе, целимся в них. Понимая, что шансов никаких. Сейчас они придут в себя, оценят ситуацию и расправятся с нами за секунды. Пожилой мужчина поднял руки вверх и начал причитать:
– Не стреляйте! Беженцы мы! Не стреляйте!
Провидение снова было на нашей стороне. Стихийный отряд беглых крестьян, приговорённых полпотовцами к смерти за какие-то провинности. Они сбежали и пытались пробраться на контролируемые вьетнамцами территории. Несколько недель мы шли вместе. Наше присутствие давало им надежду на хороший приём у вьетнамцев, поэтому нас всячески опекали и берегли. Мы всё равно боялись и были постоянно начеку. Мало ли, что придёт в голову крестьянам? Вдруг решат откупиться от красных кхмеров головами пленных иностранных инструкторов? Спали по очереди, не выпуская оружия из рук ни днём, ни ночью.
Когда отряд вышел в место дислокации вьетнамской армии, мы с лейтенантом были полностью измотаны и обессилены. Срочным авиа-бортом нас отправили до Ханоя, уже там – в военном госпитале разлучили. Переломы ребер, внутренние гематомы, сотрясение мозга, ушибы, дизентерия, язва, нервный срыв – всё стало следствием изнурительного похода. По истечении трёх месяцев я ни видел ничего кроме серого потолка больничной палаты.
Перед самой выпиской ко мне пришли двое: старик генерал и молодая девушка. Родственники Чин Ту – отец и сестра-близнец. Молодое сердце не выдержало перенесённых нагрузок. Парень умер, сжимая ладони отца. Скончался в бессознательном состоянии, твердя моё имя и что-то про старые легенды о нагах – племени женщин-змей. Генерал Чин помог мне остаться во Вьетнаме. Через год я женился. Хавьер говорил, что близняшки приносят счастье. Моё счастье нести тень Чин Ту, в его сестре красавице, моей Лиен.
Я не испытываю сожаления или раскаяния за прожитые годы. Жестокость и бескомпромиссность являются логичным поведением в экстремальных условиях. Кхмеры – дети с оружием, поступали правильно, уничтожая всё на своём пути. Выжигая дотла пути отступления, побеждая собственный страх. Продолжаю восхищаться их единством и фанатичным подчинением, рациональностью действий. Идеальные солдаты. О морали легко рассуждать в тёплых городских кабинетах. В джунглях милосердие и слабость твой главный враг.

Сергей Павлович приподнял пустую бутылку, посмотрел сквозь изогнутое стекло на лампу под потолком. Замолчал.
– Могу я тебя попросить?
– Да, конечно.
– У тебя татуировка на шее. Можешь показать?
Я расстегнул ворот, откинул рубаху. Вытатуированная спящая кобра обвила мою шею и плечи. Экстравагантный подарок Улупи во время наркотрипа по Лаосу.
– Это древний тату-оберег, я видел подобные на плечах убитых мужчин того племени.
– Случайность.
– За свою жизнь я понял, что доля случайного весьма иллюзорна. Встретив тебя здесь, принял решение рассказать старую историю совершенно постороннему человеку. Чем-то ведь обусловлен мой импульс внезапного эксгибиционизма. Провидение есть будильник с загадочным временем звонка-таймера. Никто не знает, когда сигнал сработает, кроме того, кто завёл его.
Мой собеседник крикнул официанта – нам принесли счёт. Строгим жестом он отклонил моё желание разделить чек пополам.
– Пора идти. Завтра мы с Лиен встречаем Марию и Терезу. Дочки Хавьера с семьями прилетают в Хошимин. Поездку организовал Зунг, он теперь большая шишка в министерстве иностранных дел Вьетнама.
Он встал, и, прихрамывая, вышел прочь.

 

Шаг третий: Немного любви

«Любой человек на свете –
попросту второстепенный персонаж
в чьей-то жизни»
Чак Паланик
«Кто всё расскажет»

– Не понимаю, что хорошего в Азии? Грязь, беднота, антисанитария, дурно пахнет. – Высокая пышная блондинка в обтягивающем неестественно выпирающие формы пятнистом комбинезоне.
Женщина без возраста и ума, лишь губы и грудь. Сидит рядом, крепко вцепившись в глянцевую кожаную брендовую сумочку. Пахнет дорогим парфюмом. Ей выходить в Эмиратах. Там ждёт белый сверкающий лимузин, гостиничные апартаменты класса люкс, букет из сотни красных роз, бутылка «Crystal» в серебряном ведёрке на столе в шикарном ресторане на последнем этаже небоскрёба с прекрасным видом ночного мегаполиса. Меня никто и нигде не ждёт.

Несколько месяцев назад я ушёл с работы, продал машину, сдал квартиру в аренду, купил авиабилет до Бангкока. Бывший начальник неожиданно оказался нормальным мужиком, превратил заявление об увольнение по собственному желанию в сокращение штата с последующей выплатой трёх заработных плат. В Домодедово швырнул мобильный в урну, преступил жёлтую черту, навстречу стеклянной будке таможни. Штамп о переходе границы и десять часов лёту с пересадкой в Дубаи.

«В моей жизни всё стало слишком ровно и предсказуемо. Каждый новый день похож на вчера. Я начинаю стареть рядом с тобой. Наши планы – ложь и самообман. Совместное будущее пугает. Я разочарована. Ухожу потому, что больше ничего не чувствую к тебе. Не люблю, и даже банальной ненависти нет внутри. Оставь меня в покое».
Короткое письмо от Нади на мой e-mail. Девять простых предложений колокольным набатом звенят в голове. Я просто раскрылся. Оказался не готов. Мощный апперкот в подбородок. Голова делает резкий мах назад, затем вперёд. Ноги подворачиваются, руки бессмысленными плетями виснут вдоль тела. Всем грузом валюсь вниз. Распластанным трупом посреди ринга моей любви. Глаза закрыты, белая вата обморока. Нокаут.
Ты победно вскидываешь руки вверх. Улыбаешься. Наши друзья, родители, близкие отсчитывают: «Раз, два, три, четыре…восемь, девять, десять, всё!» Ты победила, отвлекла, поймала на слабости, ударила в цель. Приподнимаю свинцовый затылок от пола. Пытаясь вспомнить, понять, как пропустил. Где сделал ошибку? Снова и снова читая: «Оставь меня в покое. Оставь меня… Оставь». Потому, что раскрылся и был не готов.
Дабы вывернуть себя наизнанку, надо чтобы внутри что-то осталось, но там пусто, лишь сквозняк от раскрытой двери после твоего ухода. Чувства, ощущения, самосозерцание – пустая ржавая клетка души. Ты вычерпала меня до дна, не оставив и глотка.
Я осознаю что, нахожусь на изломе: ещё вчера прожитый день был шагом в сторону взросления, мудрости и зрелости, завтра же этот путь поведёт меня к старости, маразму и смерти.
Что дальше? Унылая карьерная лестница, две недели солнца в году во время банального отпуска, очередное женское имя в мобильном, серое и грязное, как асфальт, московское небо, понурая осень, лабиринт депрессии, ненависть к себе и собственной слабости. Может это мой шанс? Шанс изменить, разорвать и выбросить. Шанс переписать по-новому, именно так, как правильно, без лживых целей и самовранья.
И пусть новый путь не отмечен оптимизмом. Да и фантазией тоже не блещет. Я меняю лишь пейзаж. Меняю тусклый след родного солнца на яркую раскалённую сковороду в чужом небе. Алголь, разврат и наркотики – всё это будет, поверь мне. Но никто и никогда не посмеет меня жалеть! Больше никто не ударит меня неожиданно.

Розовая марля утра разорвана огнём желания, пламенем страсти. Мы нагие сидим на смятой постели. Курим.
– Куда поедем дальше, босс?
– Путь закончен. Пришло время расставаться.
– Зачем? Нам хорошо вместе! Если нужны деньги, у меня есть. Нам хватит!
– Деньги не нужны. Мне пора возвращаться назад. У нас есть пара дней.
– А я? Как же я?! Возьми меня с собой!
– В моём мире мужчины лишь материал для продолжения рода и тяжёлой работы. Ты не сможешь там жить, а я не смогу смириться с ролью раба для тебя. Полюбила тебя!
– Останься со мной! Мы можем быть вместе!
– Нет, я должна вернуться и продолжить жизнь моего народа, моей семьи. Маленькую частицу тебя я заберу с собой внутри себя. – Она обхватила живот ладонями, прижалась ко мне.
Бриллиант слезы скатился по её щеке и маленькой бусинкой, перескочив мне на плечо, побежал по руке вниз.

Яд змеи в небольших дозах является драгоценным лекарством. Главное правильно рассчитать дозу. Лечение любовью – лечение ядом. Чуть больше доза – и смерть. Вылечить меня тебе удалось…
Чёрные кулисы сайгонской ночи накрыли город. Маленький сигаретный огонёк в руке.
Курю этот город, втягивая всеми лёгкими вкус его улочек, домов, мотоциклов, нескончаемого шума. Хошимин тлеет в моей руке, с каждой затяжкой становится всё меньше, теснее. Оседает серым пеплом внутри лёгких. Капли пота стекают по лбу, это слёзы выходят через открытые поры.
Улупи спит, повернувшись ко мне спиной, свернувшись калачиком. Каждое утро я пахну тобой! Еле слышу посапывающий звук мелодичного сна. Моё вожделение еле держит меня на поверхности реальности. Паутина слюны падает на скомканные простыни. Чувствую терпкий запах корицы. Дышу чешуйками её кожи, глотаю волосы, осколки снов, случайных фраз. Я немножко каннибал, потому, как поглощаю Улю микроскопическими кусками, маленькими дозами.
Я решил бить первым: днём купил авиабилет назад в Москву.

* «Истинный Кхмер», «Первый Старший Брат», «Товарищ №87» – Пол Пот, настоящее имя Салот Сар.
** «Ангка» – верховный секретный безликий орган правления у красных кхмеров.
*** «Наги» – в индуизме и буддизме: змееподобные мифические существа.

JdR

Огромное спасибо Борису Долинго и Айке за редакцию, коррекцию и добрые советы!