Кожаная  жопа – так  называли  безногих  инвалидов, которые катались  на  своих  тележках  по  проходам  поездов  в  послевоенные  годы  и  распевали  жалобные  песни. 

            Мой  отец  был  одним  из  них.  На  войну  он  попал  в  сорок  втором, окончив  танковое  училище, а  в  сорок  пятом, под  Варшавой  его  самоходку  расстреляли болванками из  засады. Экипаж  превратился  в  фарш, а  отцу  повезло. Он  сидел  на  башне, свесив  ноги  в  люк. Когда, после  первых  выстрелов,  машину  закрутило,  отец  слетел  на  землю, а  ноги  остались  в  машине.  Верхняя  часть  туловища  мало  пострадала, если  не  считать  контузии  и  нескольких    переломов.

            Мне  было  семь  лет.  Мы  вернулись  с  мамой  в  Ленинград  из  эвакуации, и  что  случилось  с  отцом,  не  знали. После  госпиталя  он  не  стал  возвращаться  домой, не  хотел, видимо, быть  обузой. Я  думал, что  он  всё  ещё  воюет. А  мама, наверное, думала, что  он  погиб. Никаких известий  от  него  не  было. Похоронки  тоже  не  было. Но  почта  могла  уйти  в  Казань, где  мы  жили  у  бабушки  все  военные  годы.

            Однажды  мы  возвращались  в  город  из  колхоза, куда  мама  ездила  на  уборку  картошки, и  в  вагон  поезда  заполз  на  своей  деревянной  тележке  грязный  и  небритый  человек  в  драной  фуфайке.  Он  двигался  через  проход, упираясь  в  пол  руками,  и  хрипло  тянул  унылую  песню  о  батальонном  разведчике. Мама  внимательно  смотрела  на  него, а  потом  закричала. Она  кинулась  к  нему, но  мужчина  вдруг  резко  развернулся  и  покатился  в  обратную  сторону. Рядом  с  тамбуром  он  свалился  с  тележки  и  дальше  полз  по-пластунски. Когда  мы  его  догнали,  то  увидели, что  он  в  стельку  пьяный.

            Это  был  отец.

            Мама  перевернула  его  на  спину  и долго целовала  в  грязные  щеки  и  воспаленные  от  бессонницы  и  пьянства  глаза. А  он  плакал, громко, навзрыд.

            Мы  привезли  его  домой  и  с  тех  пор  стали жить вместе. У  отца  не  было  никаких  документов. После госпиталя  он  жил  на  вокзалах  и  полустанках, на  пропитание  зарабатывал  попрошайничеством. К  тому  же, отец  был  тяжело  болен, умственно  и  физически.

            По  ночам  я  просыпался  от  криков. Он  падал  с  кровати на  пол, крутился  и  выгибался  всем  телом.  Самым  страшным  были  его  агонизирующие  хрипы: «Ноги, ноги  болят…» Мама  не  знала, что  делать и  только  плакала. И  я  тоже плакал, от  жалости  и  от  страха. Иногда  мне  хотелось, чтобы  он  никогда  не  возвращался  к  нам.

            Отец  не  разговаривал  со  мной. Он  вёл  себя  так, будто  меня  вообще  не существовало. И  мама, с  его  появлением,  вдруг  перестала  обращать  на  меня  внимание. Раньше она  часто и  подолгу  беседовала   со мной, лежа  в  постели, а  с  его  появлением, мне  пришлось  перебраться  спать  на  пол. Я  вдруг  исчез  из  их  жизни. Они  пытались  заново  устроить  своё  счастье,  а  я  оказался  за  рамками, и  никак почему-то не  вписывался  в  новые отношения  нашей  семьи.  Однажды  мама  сказала  отцу, что  хочет  родить  ребенка. Отец  ответил, что  тоже  хотел  бы  иметь  ребенка. Но  это  сложно. Он  ведь  инвалид, денег  не  зарабатывает, пенсию  ему  не  платят, жить  будет  тяжело  с  появлением  ребенка. Это  ничего, ответила  мама, многие  люди  живут  ещё хуже, и  воспитывают  по  трое  детей. Но  у  вас  же  есть  сын, хотелось  кричать  мне. Как  вы  можете  так  со  мной  поступать? Неужели  я для  вас  пустое  место?

            Вскоре  мама  объявила  отцу, что  ждёт ребенка. Мне  она  ничего  не  сказала. Но  я  и  так  всё прекрасно  знал. Целыми  днями  я  находился  рядом  с  ними. Хотя  и  перестал  для  них  существовать.

            Потом  родился ребенок. Это  был  мальчик. Совсем  крошечный, с  лицом  старичка. Я  часто подходил  к   кроватке  и  смотрел  на  него. Это  был  мой  брат. И  я  чувствовал, что  люблю  его  не  меньше, чем  своих  родителей. Несмотря  на  то, что  он  был  рожден  как  замена  мне.  Это  было  совершенно  очевидно, ведь  его  даже  назвали  как  меня – Коля.

            Теперь  в  доме  жили  два  мальчика по имени Коля. Я  уже  ничему  не  удивлялся. Я  лишь  ждал, что  дальше  будет  со  мной. Выгонят  меня  на  улицу? Или  отдадут  чужим  людям?

            Каждое  утро  мама  уходила  на  работу, а  отец  уползал  на  своей  тележке  хлопотать  насчет  положенной  ему пенсии.  А  я  сидел  на  подоконнике  и  смотрел  целыми  днями  в окно. За  окном  зима  сменяла  осень, а  весна  зиму. Дети  ходили  в  школу. А  меня  в  школу  отдать  забыли. Или  не  посчитали  нужным  это  сделать. Ведь  я  исчез  из  жизни  своих  родителей.

            Мой  брат  рос. Совсем  скоро  он  уже  мог  делать  первые  шаги, без  помощи  посторонних. Отец  начал  получать  пенсию  и  даже  устроился  на  работу  в  какую-то  контору  для  инвалидов. А  мама  теперь  работала  мастером  цеха  на  заводе. Всё  шло  хорошо.  На нашу  семью  свалилось  долгожданное  обывательское  счастье. Отец  теперь  не  кричал  по  ночам. И  мама  давно  уже  перестала  плакать. А  я  всё  так  же  просиживал  дни  на  подоконнике,  и  жизнь  незаметно  проходила  мимо  меня. 

            Как-то  раз  отец  сказал:

            — Я  хочу  сходить  к  Коле.

            Мама  заплакала.

            — Отведи  меня  к  нему, – сказал  отец. – Он  же  наш  сын…

            — Конечно, конечно, – засуетилась  мама.

            Я,  молча,  наблюдал  за  тем,  как  они  суетливо  собираются,  и  чувствовал  странное облегчение. Я  давно  уже  никуда  не  ходил  с  ними, и  вообще  не  выходил  никуда  из  дома, но  в  этот  раз  решил, что  нужно  идти.

            Мы  вышли  из  квартиры.

            Всю  дорогу  они  молчали. Отец  катился  рядом  с  мамой, стараясь  не  отставать. По  пути  они  купили  у  старушки  небольшой  букетик  мимоз. Я  плелся  за  ними  и  впервые  за  долгие  годы  чувствовал  себя  абсолютно  счастливым.

            На  кладбище  было  безлюдно. Тихо  падал  пушистый  снег. Мама  быстро  разыскала  братскую  могилу.

            — Вот  здесь. – Она  показала  рукой.

            Отец  долго  молчал, глядя  на  земляной  холмик, потом  достал  из-за  пазухи  чекушку  и  приложился  к  горлышку. Он  сделал  всего  несколько  маленьких  глотков, а  потом  передал  бутылочку  маме. Она  тоже  сделала  маленький  глоток.

            — Я  запомню, – сказал  отец. – Буду  помирать, а  запомню…

            Мама  опять  заплакала.

            — Здесь  дети  в  основном, – сказала  она  сквозь  слезы.

            — Пойдем, – сказал  отец, спустя  много  времени. – Колю  пора  забирать…

            Они  двинулись  к  выходу  и  очень  быстро  растворились  за  пеленой  снега.

            А  я  так  и  остался  у  своей  могилы.

К. Рябов